Алекс Анжело - Сон и Пепел [litres]

Но вдруг, присмотревшись к нему, я поняла, что его взор источал вовсе не радость и веселье.

По спине прошел озноб.

– Твои глаза… – произнесла я прежде, чем осмыслила, что говорю. Замолчала, опустила голову, вспомнила наш разговор на площади и негромко спросила: – Что стало с твоей семьей, Люций?

– Они погибли.

– Давно?

Царившая в комнате темнота, которую тревожили лишь отсветы факелов с улицы, будто отматывала время назад, в годы юности. Я никогда не испытывала к Морану ненависти. Даже когда злилась, даже когда едва не погибла, столкнувшись с ревенантом. Какой смысл искать оправдание своим недостаткам в других? Моя вина, что ему удавалось так легко вывести меня из себя. Теперь же нет, не удастся.

– Да. – Он приблизился, сел рядом. Наши плечи соприкоснулись.

– Мне жаль, – спустя несколько секунд молчания проговорила я.

– Это было настолько давно, что я уже и не помню. – Его голос мог бы показаться беспечным, но только тому, кто сам никогда не переживал тяжелую утрату. На самом деле, близкие никуда не уходят, они навсегда тенью остаются рядом с нами. И вспоминаем мы их гораздо чаще, чем может показаться со стороны.

В спальне повисла недолгая тревожная тишина. Я отклонилась назад, упав спиной на матрас.

– Прошлой ночью мне приснился лагерь у озера Спокойствия. – Я не любила болтать попусту, но алкоголь и столь личный разговор развязали язык. Я начинала понимать пристрастие некоторых даэвов к крепким напиткам.

– И что же приснилось? – Люций лег рядом, его волосы коснулись моей ладони. Мимолетно зажав пальцами прядь, я отпустила ее, поняв, что перехожу границы.

– То, как вы купались в священном озере. – Я недовольно поджала губы, вспомнив те дни. – Спустя месяц в той местности пошли проливные дожди, и река вышла из берегов, весь лагерь затопило. Вода в низине поднялась на несколько метров. И это во второй половине лета. До сезона дождей оставалось еще много времени.

– Всего лишь совпадение, – небрежно и весело откликнулся див.

– Наверное, но из-за этого совпадения за мной весь следующий год тщательно следили наставники. Точно опасались, что я что-то натворю. Это было неприятно, ведь раньше я так старалась соблюдать все правила. Хотела стать гордостью своего ордена, а не его проблемой.

Я замолчала, задумавшись, зачем вообще все это ему рассказываю.

Люций хмыкнул. Потом иронично, даже с сарказмом заметил:

– Возможно, ты и стала его гордостью… Особенно если вспомнить храмы, посвященные тебе.

Чувствовалось, что настроение Морана испортилось. Его лицо ожесточилось. Рядом с ним сразу же стало прохладнее, точно он начал хуже справляться со своей силой.

Все же Люций изменился. Чем больше я с ним разговаривала, тем отчетливее понимала, что время и в его душе оставило шрамы.

– Признайся, те камни у озера, это ведь ты их натер? – Этот вопрос не единожды сегодня всплывал в моей голове. Не знаю, почему меня вдруг это заинтересовало.

– Что? Какие камни? – очнулся от задумчивости див.

– Из-за которых мы упали.

Некоторое время стояла гробовая тишина.

– Не-е-ет, – искренне протянул Люций. – Рафаиль.

– Что? Но он же… Как вообще вы все трое оказались в воде?

– Рафаиль перестарался, поэтому скатился следом, как раз перед тем, как явилась ты.

Рафаиль?

Я озадаченно уставилась в потолок. За прошедшие годы у меня ни разу не появилось даже правильной догадки об истинном положении дел.

– Ясно, – в конце концов прошептала я.

Распахнув глаза, я еще несколько минут тонула в собственном дыхании – шумном, сдавленном, – чувствуя, как пальцы холодит рукоять кинжала, которую я схватила во время сна. Спина взмокла, лоб покрылся испариной, а губы пересохли.

Отчего-то вспомнилась Айвен – она стала одной из первых свидетелей моих приступов, которые начались спустя пару лет после того, как я оказалась в ордене. Можно было бы посмеяться над тем, как тринадцатилетняя девушка жмется к изголовью кровати, комкая ладонями одеяла, и не переставая повторяет:

– Твою мать, твою мать, твою…

Если бы она при этом полными ужаса глазами не смотрела на меня…

Заметив мои метания, дэва решила заглянуть в мой сон. За что и поплатилась.

В то время у меня еще не было привычки, укладываясь спать, оставлять рядом оружие, но чем чаще повторялись кошмары, тем уязвимее я себя чувствовала. А клинок в ладони на инстинктивном уровне уничтожал все страхи, говорил, что я смогу справиться со всем, что одолевает меня в темное время суток.

И вот, спустя столько лет, я даже привыкла. Меня больше беспокоило то, что о моей слабости кто-то узнает, чем сами видения.

Некоторое время смотря в потолок, я не без труда восстановила дыхание и выкинула лишние мысли из головы. Поднялась, осмотрев пустую спальню. Кажется, я уснула при Моране… Неслыханно!

За окном ярко светила луна, и до меня глухо доносился отдаленный крик птицы. Я приблизилась, раздвигая шторы и выглядывая наружу. Скользнула взглядом по верхушкам деревьев, от которых ввысь поднималось звездное полотно, по крышам домов, то жавшихся друг к другу, то, наоборот, будто сторонившихся друг друга, образуя множество проулков. И, наконец, мое внимание остановилось на дороге, выложенной камнем, которая делала дугу у самой крепостной стены, перед началом хозяйственных построек, примыкающих к главной цитадели.

Именно там остановилась наша карета…

Я прислушалась к своим ощущениям, убеждаясь, что Майя спит в соседней спальне. Задумчиво посмотрев на землю, я приняла решение и вернулась в комнату. В тумбочке нашла листы и даже баночку с чернилами. Изящные линии быстро пропитывали бумагу, и вскоре символ засиял. От него дохнуло ветром, взметая мои волосы. Печать, мерцая, повисла в воздухе.

Прикрепив кинжал к поясу, я вновь подошла к окну и распахнула его створки, чувствуя на лице холод, царивший снаружи. А потом, неспешно забравшись на подоконник, выпрыгнула в ночь, сжимая свободной рукой листок с начертанным знаком.

Колдовство приостановило падение, и спуск вышел плавным, хотя по телу быстрой волной разошлась ноющая боль, когда ступни жестко коснулись камня. Оставив лист парить в воздухе, я, оглянувшись по сторонам, направилась к месту, где в ночь нашего прибытия завершил свой путь экипаж.

Мне никак не давали покоя те тела. Обычно укушенных и умерших людей не везли с собой. Чаще всего их сжигали, а прах либо хоронили, либо отдавали родственникам, чтобы они распорядились им сами.