Константин Соловьев - Господин мертвец. Том 2 [litres]

Крамер печально усмехнулся:

– Еще одна? После первой? Шутить изволите?

– Ничуть. Вы понижены в воинском звании до ефрейтора. Извините, но это общая процедура. Чумной Легион использует собственную систему званий, в которой не учитываются прижизненные заслуги. С этой минуты вы ефрейтор роты «Веселых Висельников», мой заместитель.

– То есть вы ставите меня выше рядового мертвеца?

– Да. По нашим меркам, невиданный карьерный взлет. У меня нет заместителя, а мне он необходим, как никогда ранее. Это решение вынужденное, но, учитывая наше положение, вряд ли мне придется о нем жалеть. Конечно, Карл-Йохан будет огорчен этим назначением, ведь ему пришлось принять взвод Мерца. Но он поймет. В роте отчаянно не хватает офицеров, а вы с вашим опытом штурмовых операций подходите как нельзя кстати. Ребята примут вас хорошо, не сомневайтесь. Они видели, что вы отличаетесь от прочих и не презираете мертвецов. Они охотно признают вас на этой должности. Не сразу, конечно, но со временем. Вы отличный фронтовой офицер и укрепить авторитет сможете в кратчайшие сроки. Тем более что и возможность скоро должна представиться.

– Ожидаете боя?

– Давно уже. Мы слишком засиделись в траншеях. Бой будет. В воздухе прямо-таки веет им, как разит от околевшей лошади, пролежавшей три дня на солнцепеке. В скором времени вам предстоит вести в бой мертвецов, Генрих. И я надеюсь, что к тому времени вы снова станете тем сильным и уверенным в себе офицером, которого я знал при жизни.

– Будь проклят Чумной Легион, и Бергер, и все тоттмейстеры мира. – Крамер скрипнул зубами.

– Не беспокойтесь, они и так прокляты. А теперь все. Я не могу утешать вас целый день напролет. Если я в вас не ошибся, вы забудете про жалость к себе и займетесь тем, что умеете лучше всего. А если ошибся… Скорее всего, закончите, как бедняга Гюнтер. Он тоже решил, что смерть поступила с ним несправедливо. И не смог существовать дальше с пониманием этого. Не смог принять отравленный дар. Ступайте, Генрих. Первым делом к Брюннеру: пусть подберет вам новый гардероб. Кирасу выбирайте внимательно, смотрите, чтобы не было ржавчины или окалины. Потом будете знакомиться с другими офицерами.

– Понял вас, господин унтер-офицер. – Крамер козырнул деревянной рукой, глаза сверкнули в замкнутом пространстве блиндажа тяжелыми бледными искрами. – Разрешите идти!

– Разрешаю. Ступайте.

Крамер поднялся по лестнице, ни разу не обернувшись, не чувствуя на своей спине взгляда Дирка. Хороший парень, этот Крамер. Наверное, нельзя было с ним так. Можно было как-то объяснить, заставить смириться, свыкнуться с тем новым ужасающим будущим, которое раскрылось на его пути зловонной пастью вроде траншеи, превращенной в братскую могилу.

«Здесь война. – Сердитая мысль помогла обрезать тягучие, как смола, нити вины. – Люди умирают каждый день. А иногда и тысячами за раз. И много их еще будет, этих отважных лейтенантов с их дурацким идеалистическими представлениями о смерти – скорчившихся в воронках, висящих на проволочных заграждениях, стонущих в горящих танках и испускающих дух в грязных полевых госпиталях. Еще десятки и сотни тысяч таких Крамеров окончат свое существование с последней мыслью – это было нечестно, подло, несправедливо… И ни одному из них я не смогу объяснить, почему все случилось именно так».

Когда ему удалось стряхнуть задумчивость, Тоттлебен размечал карты на штабном столе. Или пытался делать соответствующий вид. Карандаш в его пальцах ловко скакал по ровным квадратам, но не оставлял привычного бисерного следа.

– Ефрейтор Крамер… Кхм. Он выглядел сильно раздосадованным, когда выходил отсюда, господин унтер, – сказал он тактично, когда Дирк вопросительно взглянул на него.

– Он упрям. Но он сможет понять.

– Конечно. – Тоттлебен редко вступал в спор, в его покорности Дирку послышалась нотка вежливого сомнения.

– Думаете, сможете с ним сработаться, Тоттлебен?

– У меня нет оснований сомневаться в его квалификации, господин унтер. В полку о нем говорят как об очень перспективном офицере. И у него солидный опыт.

– Я не об этом. Вы сможете работать с ним, вы и остальные командиры отделений? Учитывая его характер и нынешнее самочувствие?

– Думаю, да, господин унтер, – серьезно сказал Тоттлебен. – Мы ведь понимаем, что после назначения все нервничают. Это проходит со временем.

– Насколько я помню, вы сами весьма быстро свыклись с новой ролью. Помню, как мейстер поднял вас под Ауденарде в семнадцатом году. Вы лежали в куче мертвецов, заколотый штыком. Кажется, была жаркая контратака, и вы в рукопашной вышибли французов из занятых траншей.

– Так и было, господин унтер. Но, если позволите, я был убит не штыком. Две пули – в живот и в печень.

– Простите, с кем-то спутал. Вы очень быстро пришли в себя после того, как мейстер поднял вас. Так, словно этого и ожидали. Оправились в полдня, а через две недели уже взяли под командование отделение.

– Всякий принимает это по-своему, – рассудительно произнес Тоттлебен, по тону Дирка поняв, что можно опустить «господин унтер». – Наверное, я и при жизни был порядочный флегматик.

– Вам легче было принять Госпожу из-за склада характера?

– Возможно. А может, оттого, что у меня на тот момент не было ни родителей, ни собственной семьи. Я слышал, это тоже оказывает влияние.

– Семейным тяжелее всего.

– Я так и думал.

– Вспомните хотя бы Шварцмана.

– Не помню солдата с такой фамилией, – осторожно сказал Тоттлебен.

– Наверное, он был во взводе до вашего назначения. Молодой такой, смешливый, из баварских саперов.

– Видимо, я его не застал.

– Он провел у нас совсем немного времени. Только погубил его не страх вроде того, что съел Гюнтера. Его погубила женщина. Видите ли, этот Шварцман был обручен.

– Скверное начало для мертвеца.

– Главное – не рассказывать о подобном Крейцеру, у него это больная тема. Уходя на фронт, Шварцман обручился с девушкой из своего города. Ее имени даже не помню. И, знаете, даже рад тому. Иначе я бы вспоминал это имя время от времени, оно засело бы во мне, как осколок шрапнели. Иной раз наша память удивительно милосердна… Девушка обещала ждать его – кайзер в ту пору еще обещал, что война не продлится более года, и вскоре трусливые лягушатники и русские медведи побегут, на ходу теряя винтовки и сапоги. Но для Шварцмана война закончилась через три года. Дизентерия. Паскуднейший способ умереть, правда?

– Полагаю, что так, – вежливо согласился Тоттлебен. Он стоял перед Дирком, худощавый, терпеливый, ждущий окончания. В его манере слушать совершенно не угадывалось нетерпения, а ведь наверняка он уже слышал эту историю от кого-нибудь из ефрейторов или нижних чинов. Флегматик, истинный флегматик.