Джезебел Морган - Вслед за змеями [litres]

– Постой… не могу… больше… – Ладонь Марьи выскользнула из горячих пальцев служанки, и девушка едва не свалилась на землю. Перед глазами все плыло, воздуха не хватало, и она жадно ловила его ртом.

С трудом поднявшись на ноги, она оглянулась – в дверях поместья, едва различимая, стояла Змея. Марья дернулась, словно еще пара метров могла ее спасти, но Змея просто смотрела ей вслед.

Марья так и стояла бы в ступоре, но Аксинья снова коснулась ее ладони, мягко потянула за собой, вперед.

К невообразимо огромной горе на полнеба, бурой, словно налетом крови покрытой.

К Медной горе.

Под сенью крайних деревьев Марья застыла, дыхание хрипло клокотало в груди, наждачкой драло горло. Вырвавшись наконец из стен поместья, она осматривалась с жадностью птицы, покинувшей клетку, осматривалась и понимала, что клетка просто стала больше.

Вместо неба над головой темнел каменный свод, ровный белесый свет разливался вокруг, словно сам воздух светился и мерцал, и он искрами отражался в серебряных листьях деревьев с железными стволами. Марья отломила веточку, и та жестким металлом застыла на ладони, лишившись и капли жизни.

Медная гора подавляла – огромная, она занимала весь горизонт, тянулась до самого свода и терялась среди его темных трещин. Марья потрясла головой, но не смогла избавиться от иллюзии, что книзу гора у´же, чем кверху, словно растет вниз головой и пик ее в землю уходит.

Кровь стянула кожу, разодранный подол путался в ногах, в ушах звенело. Марья несколько минут разглядывала ладони, мелкие ранки на пальцах правой, и никак не могла вспомнить, когда же они прекратили расти. Уж не в тот ли момент, когда Змея обрушила на Финиста поток темных вод?

Озноб пробежал по спине, легкой судорогой скрутил мышцы. Одна. Она снова одна.

От ужаса на мгновение закружилась голова.

– Идем. – Марья несколько раз сжала пальцы, не чувствуя ничего, кроме легкого онемения. – Кажется, мне прямо к горе.

Она обернулась к служанке и едва не подавилась словами. Она изменялась, медленно, плоть воском оплывала на ней, истлевала и открывала под собой истинную суть. Она так и осталась высокой, но плечи стали шире, а бедра у´же. Растрепанные косы почернели и стали короче, переплелись в одну, небрежно перехваченную полоской кожи.

Когда метаморфоза завершилась, перед ней стоял юноша, высокий, с длинной косой – тот самый, которого она заметила рядом с лже-торговцем. И у него были грустные и виноватые глаза.

Сил бежать или пугаться уже не было, и Марья только скрестила руки на груди, вздохнула тяжело:

– Хорошо, ты выманил меня из безопасного поместья. Сам убить попытаешься или снова всякую нежить натравишь?

Он грустно приподнял брови и отрицательно качнул головой. Поднял пустые ладони. Указал на Медную гору и поманил за собой.

– За тобой и прямо в ловушку? Спасибо, мне одного раза хватило!

Он снова замотал головой, коса по плечам хлестнула. Он казался мирным и безвредным, но Марья смотрела на него подозрительно, пока медленно, со скрежетом складывалась часть головоломки.

– Подожди-ка, – нехорошо прищурилась она, – это ведь ты убил Аксинью? Потому и смог ею притвориться?

Он отвел глаза и судорожно дернул подбородком. Само воплощение вины и раскаяния. Стоило уйти от него как можно быстрее, а не пытаться разговорить – кто знает, что у него на уме? Но по каменной Аксинье Марья и не лила слез, а к лже-Аксинье и ее теплу испытывала странную тихую признательность. И теперь просто отказывалась верить, что и тепло, и поддержка, и робкая забота были насквозь фальшивы.

– Вот объясни зачем? Что тебе бедная крепостная сделала? Или это чтобы ко мне подобраться?

Юноша опять виновато вздохнул, попытался изобразить что-то знаками, снова указал на Медную гору.

Марья поджала губы.

– Ты вообще умеешь говорить? – Виновато разведенные руки. – Так. Я иду к горе… но не с тобой, а сама по себе! А ты вообще ко мне ближе двух метров не подходи!

Он покорно кивнул и отошел в сторону.

Марья глубоко, тяжело вдохнула, подставила лицо свету – он не грел, как солнечные лучи. Воздух был напитан звенящим жаром, он поднимался от земли, словно прямо под ногами под тонкой коркой почвы тяжко дышала лава. С неохотой Марья вышла из тени серебряного сада и окунулась в густое марево над полевыми травами. Среди иссушенной жаром зелени мелькали звездочки синих и желтых цветов, Марья сорвала один мимоходом – и вздрогнула.

Он был живой.

Первый живой цветок в подземном мире.

Через поле тянулась дорога, засыпанная мелким каменным крошевом, среди которого то тут, то там искрились мелкие кристаллы и вкрапления слюды. Воздух дрожал, искажая мир, и вокруг стояла мертвая тишина. Как бы Марья ни напрягала слух, она не смогла различить ни единого живого звука: ни стрекота кузнечиков, ни далекой песни птиц, ни шелеста ветра в травах. Все было неподвижным, застывшим, как муха в янтаре.

Или скорее как воспоминание на фотографии.

Марья снова запрокинула голову, уставилась на каменный свод. Интересно, появляются ли ночью на нем звезды? А луна? Неужели весь подземный мир создан Полозом, заперт сам в себе, как в стеклянном шаре?

Вскоре вдоль дороги потянулись низкие верстовые столбы, а за ними вырастала из земли небольшая деревня. Деревянные, очень простые дома пристально смотрели на поле и сад за ним бликующими окошками в бельмах занавесок. Медленно появлялись звуки – далекие, неразборчивые голоса, грохот камня, плеск воды. Людей не было видно, хотя иногда Марья слышала их совсем близко – словно они были невидимы для нее, а она – для них.

Иногда она искоса посматривала на спутника. Он послушно шел в стороне, чуть приотстав. Иногда он оглядывался или замирал, будто пропускал кого-то, кивал, отвечая на приветствия. Он видел жителей этой маленькой подгорной деревни, а Марья – нет, и она не могла понять, пугает ли ее это, но мороз все равно время от времени касался затылка.

Дорога прорезала всю деревню, рекой вливалась в озерцо площади, на одной стороне которого стояло длинное здание с мелкими узкими окнами у самой крыши, из труб которого валил густой дым. Неприятный резкий запах щекотал ноздри, и Марья расчихалась. Дорога уводила дальше, к горе, и вдоль нее медленно и степенно текли ручьи с грязной рыже-ржавой водой.

Уже и деревня осталась за спиной, и свет налился нездоровым закатным багрянцем, хоть и не было на каменном небосводе никакого солнца, а гора так и не приблизилась, возвышалась впереди, огромная и недостижимая. Мягкие домашние туфли почти истерлись, а ноги не держали. С усталым вздохом Марья опустилась на дорогу, и мелкие камушки впились в ладони. Она уже и так в крови перемазана, чего о пыли беспокоиться.