Ричард Кнаак - Лжепророк [litres]

Обстоятельства (и Лилит) не предоставили Ульдиссиану возможности подобрать кость, а после он счел, что и обломок, и жуткий дух Малика погребены под руинами храма навеки… и только теперь обнаружил, сколь жестоко в этом ошибся.

Из-за этой ошибки его самого ожидало небытие, а его тело и дар – служение человеку, являвшему собою сущее зло.

– К тому времени, как этот дурень, Зорун, умудрится вернуться, от нас… вернее, меня даже след простынет. Организовать лазейки в этой истории, и без того сплошь шитой белыми нитками, было проще простого. Я направлял его помыслы в нужную сторону с той самой минуты, как завладел телом этого великана, и раздул его тщеславие до непомерной величины. С чего бы еще он всерьез вообразил, будто пленил тебя без труда, благодаря собственным жалким силенкам! Нет, это ему удалось только потому, что всю работу за него проделал я, столь хорошо знающий тебя, мой старый дружище! Я, знавший все щели в твоей броне и, разумеется, ими воспользовавшийся!

Лицо Терула засияло от удовольствия.

– И все прошло так гладко, что я сам был поражен!

Ульдиссиан слушал. Что еще ему оставалось? Слух был единственным его оружием. Малик утверждал, будто времени у него предостаточно, и чем внимательнее казался невольный слушатель, тем многословнее, велеречивее становился верховный жрец, подобно Зоруну Цину, очень и очень гордый собой.

Да, в этом и состояла основная опасность обладания столь изрядным могуществом. Ульдиссиан сам уже не раз пал жертвой собственного самомнения, о чем живо напоминала хотя бы та же – возможно, роковая – поездка в столицу с мастером Фахином. Опять, опять Ульдиссиан счел себя непогрешимым и непобедимым! Он , дескать, все всесторонне обдумал, каждую мелочь учел… Каким же нахальством, до смешного нелепым нахальством казалась ему теперь мысль, будто он может запросто явиться в стольный град восточной половины мира да потребовать разговора с ее правителями, не боясь ни коварства, ни неблагоприятных последствий!

– Да, уж я-то распоряжусь твоим телом гораздо, гораздо лучше.

Крепко сжимая кристалл в кулаке, Терул – то есть, Малик – шагнул к Ульдиссиану. Ухмылка великана приняла особо, сверх всякой меры зловещий вид.

– Ну что ж, не желаешь ли, сын мой, в чем-либо исповедаться, прежде чем навек кануть в небытие?

Как ни старался Ульдиссиан избавиться от тумана в голове, все напрасно. Похоже, его время вышло. Изменения, внесенные Маликом в заклинание мага, власти чар над ним до сих пор ничуть не ослабили. Да, надежда на то была, в лучшем случае, призрачной, однако иных надежд у Ульдиссиана попросту не имелось .

– Не желаешь? Прекрасно. Тогда начнем.

Коснувшись осколком кристалла Ульдиссиановой груди, верховный жрец затянул негромкий напев…

И в тот же миг все тело Ульдиссиана исполнилось теплоты, заструившейся из камешка внутрь. Поначалу он решил, что таково действие чар жреца, но вот туман в голове, все это время мешавший сосредоточиться, начал редеть, силы вернулись, окрепли…

Однако сии изменения не прошли незамеченными. Малик озадаченно поднял брови.

– Что…

Продолжить дух не успел. Совсем как в тот раз, в джунглях, с Мендельном, Ульдиссиан целиком отдался на волю простейших чувств. На что-либо иное времени не было.

Из груди его – из того самого места, где камешек коснулся тела, вырвалась струя буйного оранжевого пламени.

Великан отчаянно взвыл. Испепеляющее пламя мигом сожгло его кожу, и жилы, и мускулы, и потроха. До жути уродливое, лицо его приобрело еще более жуткий вид: смертоносные силы лишили Малика губ и век, вскипевшие глаза лопнули, испарились, нижняя челюсть безжизненно пала на грудь.

Мучитель Ульдиссиана мешком рухнул на спину.

В тот же миг чары, удерживавшие Диомедова сына в плену, наконец-то рассеялись. К несчастью, при этом Ульдиссиан, изнуренный, измученный не только долгой борьбой, но и пытками Зоруна Цина, упал на каменный пол. Защититься он был не готов, а посему падение стоило ему изрядных ушибов и, что самое главное, потери сознания.

В чувство его привели чьи-то голоса… а может, всего один голос, снова и снова эхом отдающийся в голове. Перевернувшись на бок, Ульдиссиан оказался нос к носу с выворачивающим наизнанку желудок зрелищем – обгорелым трупом. Почерневшие пальцы руки мертвеца дрогнули, скрючились, и на миг Диомедову сыну показалось, будто Малик сумел уцелеть, однако тело тут же вновь замерло.

Весьма сомневающемуся, что ему хватит сил повторить то же самое, явись сейчас по его душу Зорун Цин или кто-либо еще, Ульдиссиану хотелось лишь одного – убраться из тайного прибежища мага, да как можно дальше. Как можно дальше…

С этой мыслью он и исчез.

Зорун никак не мог понять, отчего трое старейших магов, возглавляющих службу охранителей правопорядка при совете кланов, взяли на себя труд явиться в его жилище, и, мало этого, сомневаются в каждом его слове, точно заранее зная, что он солгал. Чар истины он не чувствовал и был твердо уверен: сотворить таковые незаметно для него, Зоруна Цина, этим троим – даже рослому, сухощавому Нурзани – при всей их одаренности не под силу. Проделай один из них нечто подобное, уж он-то, Зорун, учует это немедля.

Однако трое в просторных, оранжево-коричневых плащах с узкими островерхими капюшонами, означавшими принадлежность к ордену правоохранителей, возвышались перед ним, точно воплощения самой смерти. Темное, как сама тьма, лицо Кетхууса тень капюшона скрывала почти целиком – кроме коварно поблескивавших глаз, единственного, что оставалось на виду. В сравнении с Кетхуусом Амолия, дочь древнего рода асценийских поселенцев, потомки коих ныне заселяли почти всю северную часть столичного города, казалась бледной, как привидение. Ее кожа была светла, словно кость, и Зорун знал: проведи она на солнце хоть целый день – никакой разницы не заметишь.

– Гильдия Купцов настаивает на всестороннем расследовании гибели мастера Фахина, – спокойно, без запинки проговорила Амолия, – и мы, разумеется, пошли им навстречу.

Этого Зорун вполне ожидал: через купцов, благодаря их разветвленным торговым связям, многие из его соперников добывали диковины, необходимые для личных магических изысканий. Самого Зоруна гибель Фахина в сем отношении никак не затронула, но, весьма вероятно, здорово помешала чародейским занятиям многих членов совета.

Однако удовлетворительные для каждого ответы на все мыслимые вопросы он дал им еще в самом начале, сообщая нанимателям о своей «неудаче» и «кровожадности» Ульдиссиана. Придумать, что рассказать совету, оказалось довольно просто – так он после Терулу и похвастал.

Тогда почему же в истории Зоруна вдруг возникли сомнения?