Дэвид Арнольд - Электрическое королевство [litres]

Вердикт: группа из Пин-Оук – не раздолбаи.

Лес тут был гуще, и каждый сантиметр пейзажа покрывал либо легкий снежок, либо кустарник. Это напомнило Киту о времени, когда он еще только начинал заниматься живописью. Тогда хотелось вложить как можно больше в каждый уголок листа. А потом он познал, как важно дать полотну жить своей жизнью и что, если недотянуть в одном месте, усиливается ощущение от другого, и так далее, и тому подобное.

Черт возьми, как же ему не хватало живописи. И Дакоты.

А еще тепла. Ему хотелось в тепло.

– Эгей. – Рядом на камень присела Лэйки.

– Так кличут лошадей.

В этот момент шептавшиеся под деревом Монти и Лоретта разразились смехом.

Какая гадость, решил Кит.

– Чем он, по-твоему, занят? – спросила Лэйки.

– Не знаю, но мне уже противно.

Лэйки проследила за его взглядом.

– Нет, я не о них. Я про Леннона.

Они сделали привал посреди леса третий раз за день и сидели тут по одной причине – Леннон вдруг вызвался сбегать вперед и разведать обстановку. Теперь все ждали только его.

– Не знаю, – ответил Кит. – Проверяет дорогу?

Лэйки посмотрела ему в глаза так, как умела только она. Словно читая его самые потаенные мысли.

– С тобой все хорошо?

– Ты из-за роя спрашиваешь?

Из всех опасностей, что подстерегали в лесу, больше всего Кита волновало отсутствие нормальных укрытий. Прямо посреди обеда они услышали в отдалении грохот роя. В конце концов мухи пролетели мимо, но обед все доедали спешно и в тревожном молчании.

– Я не о том, – сказала Лэйки. – Просто ты… как будто не с нами.

Кит посмотрел на нее в ответ почти столь же пристально.

– С тех пор как мы ушли из Городка, мне каждую ночь снится один и тот же сон. Спать не могу.

– Что в этом сне?

– Я в комнате. Всюду яркий, слепящий свет. Ни стен, ни потолка, ни пола не видно. Я сижу за столом, а напротив меня – человек. Вроде бы женщина. Мы с ней общаемся мысленно, а потом вдруг налетают мухи.

– Черт.

– Во-во.

– Думаешь, сон вещий?

– Не знаю. Но мне теперь постоянно хочется спать.

Монти в это время сказал Лоретте что-то такое, отчего ее лицо озарилось. Ничего подобного Кит прежде не видел, но это напомнило ему кое о чем.

– Итак, твое тело меняется, – произнес он. – ЧТО ДАЛЬШЕ?

– Чего-чего?

– Как-то я читал такую книгу. В библиотеке школы Тафта. «Итак, твое тело меняется. ЧТО ДАЛЬШЕ?», автор доктор Эмиль Йоханссон.

– Понятно.

– В ней говорилось о половом созревании и о том, как дети начинают иначе смотреть на других детей.

– Зачем ты ее читал?

– Она там была, вот и прочел, – пожал плечами Кит.

– Ясно.

– Вам с Монти по семнадцать. И у вас созревание идет давным-давно.

– Кит…

– Я хочу сказать…

– Не надо, прошу тебя.

Кит выждал секунду, а потом договорил:

– Это нормально и естественно, если верить доктору Эмилю Йоханссону. Просто у вас, ребята, никого не было рядом, для… ну, вы поняли. Для полной естественности.

Лоретта тем временем аж закашлялась от смеха.

– Они вроде как… растворились друг в друге, – заметила Лэйки.

– А еще забыли, как пользоваться глазными яблоками. Впрочем, им, наверное, просто нравится смотреть друг на друга.

– Ну, мне… тоже нравится на нее смотреть. Но глазами-то я ее не ем.

Это был единственный раз, когда Кит пожалел, что не умеет здраво облекать свои ощущения в слова. Обычно он чувствовал нечто, чего не мог выразить, или же говорил не совсем то, что чувствовал.

– Помнишь Рождество, когда моя Дакота написала для вас пьесу? «Жизнь и времена…»

– «…Стэфани Эппл. Девочки, которая обогнула весь мир…»

– «…в поисках идеального кусочка пиццы».

– Ну конечно же, помню. А еще помню, что пьеса была довольна ужасна.

– Моя Дакота писала ее по вечерам целых полгода, – признался Кит.

– Правда?

– Начала еще тем летом и еле поспела к Рождеству. Помню, как заверял маму, что мне пьеса кажется чудесной. Она же столько времени ей посвятила. А знаешь, что она ответила?

– Что?

– Дакота сказала: «Пьеса для Лэйки, поэтому должна быть идеальной». – Кит оторвался от созерцания игр между Монти и Лореттой и посмотрел на эту девушку, которая приходилась ему не сестрой, но кем-то столь же близким. То ли дело было в лесе, то ли в том, что в их компании появились новые люди, но Кит ощутил к ней тягу, которую не совсем понимал. Словно бы все хорошее в мире сосредоточилось в радиусе метра от того места, где в этот момент случилось быть Лэйки. – У тебя дар вдохновлять людей на лучшее, Лэйки. И ты, конечно, не ешь Лоретту глазами. Поедание никого не вдохновляет.

В этот момент вернулся Леннон и сказал, что путь чист. Привал выдался таким долгим, что тело Кита решило, будто на сегодня они уже закончили переход.

Он плелся в хвосте, а Лэйки шла рядом.

Спустя несколько минут она призналась:

– Знаешь, порой мне кажется, что ты самый башковитый двенадцатилетний ребенок в мире.

– Вот подожди, начнется у меня созревание…

Лэйки рассмеялась, и Кит только порадовался, что не брякнул первое, что пришло в голову: «Порой мне кажется, что я вообще последний двенадцатилетний ребенок в мире».

Мертвый город на мертвом городе.

Кит удивлялся, как их много, какие они все маленькие и уединенные.

Иногда он ощущал себя скорее бризом, чем человеком, ветерком, что проникает в города и вылетает из них, высматривая в открытых окнах мечтателей, Знатоков, оглядывая их мирки, гадая, что там – и есть ли там что-то – в Запределье.

Какие-то города казались ему ненастоящими, как будто вырезанными из картона. Другие напоминали Городок: кирпич и камень, сады и парки, древние души в понтовых туфлях и со своей историей. В одном городе им даже попалась дорога-мост! Не просто полумост-полудорога, а одновременно и то и то. Чтобы отвлечься от холода, Кит стал составлять в уме список прочих вещей с двойной сутью. Не тех, которые вмещают в себя по половинке чего-то, а тех, что на все сто процентов являются обеими составляющими:

Прекрасные люди ведут себя отвратительно. (Кит знал слово «скрытность».)

Освежающие бризы навевают печаль.

С полным животом тяжело.

Смертоносные бури даруют жизнь.

Когда они переходили дорогу-мост, Кит глянул вниз, увидел бегущую под ними другую дорогу и подумал, что теперь у всего, похоже, двойная суть.

Исключение, наверное, составляют промокшие носки да замерзшие уши. Кит устал, замерз и устал мерзнуть.

Беда была в том, что, сколько бы ни выпало снега, дорога оставалась грязной и мокрой, а воздух – тонким и горьким. Кит так часто и низко натягивал шапочку, что она уже вся истрепалась.

На закате они оказались в месте, которое с натяжкой можно было бы назвать городом, хотя оно состояло только из ряда домов, бейсбольного поля и руин банка. Первым делом ребята заглянули в несколько домов в надежде отыскать ночлег. Вот только это были не искусственные домики из туристического городка, жильцы которых во время нападения мух оказались где-то в другом месте.