Хэйлоу Саммер - Принцесса пепла и золы [litres]

– Мы сошьем для тебя простое платье и потратим на это час – больше времени мы потратить не можем, – говорит он. – Но зато мы снабдим его заклинанием и кое-какими хитростями, чтобы наряд выглядел более праздничным. В последнее время мы часто прибегаем к этому трюку: ты не единственная, чье платье будет казаться наряднее, чем есть на самом деле.

– А нет ли здесь какой загвоздки? – спрашиваю я. – Не окажется ли, случаем, что я буду стоять посреди бального зала в лохмотьях, едва пробьет полночь, прокукарекает петух или если черная кошка перебежит мне дорогу?

Портной хохочет, и даже швея, которая сейчас измеряет мою талию, принимается потихоньку посмеиваться.

– Надо же, как крепко засели в головах людей эти суеверия, – сквозь смех говорит портной. – Не волнуйся, заклинание прочное, – продолжает он. – Никаких загвоздок, никакой опасности. Оно пройдет через несколько недель, а после у тебя останется платье яблочно-зеленого цвета, которое ты сможешь надеть на Праздник Последней Жатвы. Как тебе такое?

Я не была на Празднике Последней Жатвы уже много лет и сомневаюсь, что мачеха отпустит меня этой осенью. Но это не имеет значения. Я счастлива, что у меня будет платье, в котором я смогу пойти на бал, и изливаю портному свою искреннюю благодарность:

– Звучит замечательно.

– Возвращайся через час, – говорит он. – Думаю, к тому времени мы должны будем закончить.

Я, словно окрыленная, спешу из ателье портного, исполненная счастьем достижения своей цели, и делаю покупки, за которыми мачеха отправила меня в город. После у меня остается еще четверть часа, которые я провожу в порту вместе с Помпи.

Она пригласила меня поесть мороженое: мы пробуем совершенно новый сорт из водорослей, кислой дыни и перечной мяты, довольно своеобразный на вкус, но ничего против мы не имеем. Холодное лакомство приятно тает на языке в этот жаркий день; мы сидим на перилах пирса и, посасывая мороженое, смотрим на море и множество лодок, которые входят в гавань и вновь покидают ее.

Едва я заикаюсь Помпи о своей проблеме с обувью, она начинает настаивать, чтобы мы зашли в «Хвост аллигатора», вернее, в дом, что стоит напротив, где она живет со своим отцом.

– У меня есть пара старых туфель. Конечно, это не совсем бальные туфли, но, если наденешь их под бальное платье, будет нормально – они ведь исчезнут под ним. Вот увидишь, они достаточно хорошие. Белые полусапожки, но мне они уже маловаты. Хочешь примерить?

Я хочу, и туфли мне подходят, как и платье, которое я вскоре после этого примеряю у портного. Швея что-то поправляет на мне то тут, то там, снабжает платье еще одним заклинанием, создавая иллюзию второго слоя ткани, слегка прозрачной и летящей при движении, и вот мое бальное платье готово.

– Красиво получилось, – заверяю портного. – Большое спасибо!

– Не за что, Клэри! Удачи тебе!

Я запихиваю платье и полусапожки в сумку и прячу ее в дупле дерева рядом с нашим домом. Я готова – день бала, наступай!

Этци и Каникла тоже забирают свои платья сегодня. Ветреная швея, должно быть, применила тот же трюк, что и мой портной, потому что, когда мои сестры вечером надевают свои платья, чтобы потренироваться в них ходить, мне приходится признать, что они выглядят так, словно совершенно преобразились.

Возможно, это оттого, что у Каниклы – в порядке исключения – прямая осанка, и она вытягивает подбородок вместо того, чтобы, по своему обыкновению, искать где-то перед собой еду. Ее глаза сияют, пока она рассматривает плавные темно-синие узоры, которые удачно подчеркивают ее выдающиеся барочные изгибы и придают ей невиданное доселе достоинство.

Платье Этци темно-зеленого цвета: оно переливается, когда она приподнимает шлейф – определенно, не настоящий, – чтобы встать на ступеньку. У нее есть даже воображаемая нижняя юбка, чей серебристый подол показывается, когда Этци поворачивается и крутится перед зеркалом. У платья закрытый лиф, а воротник делает длинную шею Этци еще изящнее, подчеркивает ее стройную фигуру.

Моя мачеха и сестры безумно довольны, а когда любимый кот мачехи пытается поймать лапами платье Каниклы, узнает, что значит конкурировать с бальным платьем.

– Убирайся, чудище мохнатое! – орет моя мачеха, отпихивая его к двери. – Золушка, убери его из салона, пока мы не закончим примерку!

Я зажимаю Гворрокко под мышкой и выскальзываю вместе с ним из комнаты.

– Не грусти, толстячок, – говорю я. – Она не хотела тебя обидеть.

– Мр-р-г-р , – отвечает Гворрокко.

От понимает меня, я уверена. Но я никогда не слышала, чтобы Гворрокко сказал хоть одно слово. Он определенно из числа тех умных котов, которых здесь, в Амберлинге, немного. Однако никогда не показывает этого. Зачем утруждаться? Более избалованного кота, чем он, я не знаю.

Сегодня, однако, его вера в то, что он – венец творения, сильно пошатнулась, что, по мнению этого кота, дает ему право носиться по моей кухне, как сумасшедшему, и скидывать на пол все, что не приколочено к стене. Упрямая скотина! Вот как мы, оказывается, себя ведем, когда не получаем то немногое, ускользающее от нас, при этом имея почти все.

Наступает день бала. Дождливый и пасмурный, словно вдруг посреди лета наступила осень. Моя мачеха и сводные сестры нервничают, да и я весьма беспокойна – признаю. Такие природные условия мешают гармоничному сосуществованию, и так получается, что до полудня мы все только и делаем, что кричим и оскорбляем друг друга.

Но разве это честно, что мачеха все утро дает мне одну тяжелую работу за другой, и пока я выполняю эту работу, сестры жалуются, что я мешаюсь у них под ногами и распространяю эту ужасную вонь – под этим подразумевается запах мыла от моей чистящей жидкости – и тайно пинаю ногами Наташу. Последнее утверждение принадлежит Этци, которая, подходя, насыпает на только что отчищенные мною до блеска ступени лестницы целую кучу корма для хорьков.

Я никогда втайне не пинала Наташу ногами, хотя она того заслуживала, пусть и не так сильно, как этого заслуживают мои сестры, но, когда осмеливаюсь заикнуться о своей невиновности – зачем только я делаю эту глупость? – хитрая Этци громко вопит и зовет свою мать. Едва та выходит на лестницу, Этци взвывает и хнычет самое невообразимое, что только можно себе представить.

– Она хотела утопить Наташу! – рыдает она. – Я видела, я это точно видела! Она схватила ее и хотела сунуть в ведро для мытья пола, чтобы поизмываться надо мной!

– Это правда? – строго спрашивает моя мачеха.

– Конечно нет! – кричу я. – Просто сегодня утром твоя дочь слишком долго выдавливала прыщ на носу, и теперь ей нужно выместить на ком-то свое разочарование по поводу того большого красного пятна, которое вряд ли исчезнет к сегодняшнему вечеру.