Брендон Сандерсон - Ритм войны. Том 2 [litres]

Если бы она не сопротивлялась своему жребию – если бы не проводила так много времени, думая о путешествиях или мечтах, – удалось бы ей быстрее освоиться в роли полководца? Если бы она усилила свои рейды с самого начала, смогла бы вытеснить человеков из военных лагерей, прежде чем они смогли закрепиться?

Враги были подобны камнепочкам. Поначалу мягкие, но способные цепляться за камень и превращаться во что-то практически неподвижное. В этом – несмотря на отсутствие ритмов – они принадлежали Рошару больше, чем слушатели. Если бы она действительно могла путешествовать по миру, то, наверное, обнаружила бы их растущими в каждой щели.

Эшонай приблизилась к краю плато, которое составляло сердце Нарака, города изгнанников. Она шла осторожно, позволяя вспышкам молний указывать путь. Она остановилась на краю пропасти, лицом к ветру.

– Чего ты от нас хочешь? – крикнула она. – Отвечай мне, Укротитель! Спрен бури! Ты такой же предатель, как и мы, не так ли? Так вот почему ты послал Венли этих маленьких спренов?

Ветер набрасывался на нее, словно пытаясь вывести из равновесия. Во вспышках молний сбивчиво проступала спираль обломков, кружащихся рядом, – казалось, время для них то и дело замирает. Неподалеку одна за другой ударили несколько молний, и от грома ее панцирь завибрировал. Потом упала непроглядная тьма.

Сначала Эшонай подумала, что, может быть, Укротитель бурь решил явиться ей. Однако темнота была обычной. Она все еще ощущала ветер, дождь и летящий мусор.

– Что это за выбор? – спросила Эшонай. – Или мы позволим людям уничтожить нас, или откажемся от того, что определяет нашу суть? От единственной ценности, которая имеет значение?

Темнота. Дождь. Ветер. И никакого ответа.

А она его в самом деле ожидала? Значит, это была молитва? Бессмысленно, если учесть, что сопротивлялась Эшонай именно возвращению к старым богам своего народа.

Эти боги никогда не заслуживали почтения. Что такое бог, который только предъявляет требования? Всего лишь тиран под другим названием.

– Все, что я делала, – сказала она, обращаясь к ветру, – было сделано для того, чтобы мы оставались независимыми. Это все, чего я хочу. Я отказалась от своих мечтаний. Но в главном я не отступлю.

Смелые слова. Бесполезные слова. Им придется показать открытие Венли Пятерке, а Пятерке – позволить ей проверить его. Эшонай знала это так же хорошо, как и ритм мира. Теперь они не могли отвергнуть потенциальную новую форму.

Она собралась уйти, но что-то услышала. Скрежет камня о камень? Неужели плато треснуло? Хотя она едва слышала его, шум, должно быть, был довольно громким, чтобы долететь до нее сквозь бурю.

Эшонай попятилась – но, опасаясь потерять равновесие, не хотела двигаться без вспышки молнии, которая могла бы осветить ей дорогу. И вдруг…

Далеко на востоке в небесах вспыхнул разветвленный свет. Он залил небо белизной, высвечивая обломки, озаряя землю вокруг нее. Все, кроме огромной тени, вырисовывающейся впереди.

У Эшонай перехватило дыхание. Ритмы в голове стихли. Эта форма… извилистая, массивная. Когти толщиной с ее торс вцепились в край пропасти всего в нескольких футах от нее. Этого не может быть…

Снова сверкнула молния, и Эшонай увидела его… лицо. Морду ущельного демона, с зазубренными мечами вместо зубов. Склонив голову набок, он наблюдал за ней.

Она не побежала. Если тварь хочет ее сожрать, она уже мертва. Убегает добыча, а звери, как известно, играют с существами, которые ведут себя как добыча, даже если не голодны. И все же стоять в кромешной тьме, не осмеливаясь настроиться на ритм, было самым трудным, что ей когда-либо приходилось делать.

Когда молния сверкнула в следующий раз, демон наклонил свою невероятную голову к Эшонай. Его глаз был достаточно близко, чтобы она могла без труда по нему стукнуть.

Наступила темнота. Затем прямо перед Эшонай появилась небольшая вспышка света. Маленький спрен, сотканный из белого огня. Он рванулся вперед, оставляя за собой остаточное изображение. Как падающая звезда. Он придвинулся ближе, затем закружился рядом.

В его свете она могла видеть, как ущельный демон медленно отступает в пропасть, оставляя на камне следы острых когтей. С бешено колотящимся сердцем Эшонай настроилась на ритм волнения и поспешила домой. Странный маленький спрен последовал за ней.

Но, думаю, если бы я вспомнил свою жизнь в деталях, мне стало бы еще хуже. Я бы оцепенел от собственных жутких поступков. Мне не хотелось бы вспоминать всех тех, кого я подвел.

Шли дни. Навани едва их замечала.

Впервые в жизни она позабыла обо всем. Не беспокоилась ни о Далинаре, ни о Ясне. Не переживала из-за башни. Не думала о миллионе других вещей, которыми должна была заниматься.

Ее интересовало только одно.

По крайней мере, она позволила себе так думать. Она позволила себе быть свободной. В ее комнатке-лаборатории все было на своих местах. Она встречала ученых, которые утверждали, что для полноценной работы им нужен хаос. Возможно, для некоторых это было правдой, но, по ее опыту, хорошие научные результаты опирались не на безалаберное вдохновение, а на скрупулезное продвижение к цели шаг за шагом.

Ни на что не отвлекаясь, она могла устраивать продуманные опыты – рисовать схемы, проводить тщательные измерения, делать выводы. Наука – рисунок из четких линий, проникновение порядка в хаос. Навани наслаждалась своими тщательными приготовлениями, и никто не дразнил ее за то, что она так аккуратно вычерчивала схемы или отказывалась пропускать этапы эксперимента.

Иногда Рабониэль навещала ее и присоединялась к изысканиям, записывая свои собственные мысли вместе с замечаниями Навани в их общий журнал наблюдений. Две противоборствующие силы в гармонии, сосредоточенные на одной цели.

Рабониэль дала ей странный черный песок, объяснила разницу между статической и кинетической Инвеститурой. Навани наблюдала и измеряла, училась. Под воздействием буресвета или пустосвета песок медленно становился белым, а рядом с фабриалем, который тратил свет для работы, он менялся быстрее.

Если песок намочить, он снова чернел, а после высыхания мог опять побелеть. Это оказался полезный метод, позволяющий измерить, сколько света использует конкретный фабриаль. Навани заметила, что песок также менял цвет в присутствии спрена. Изменение происходило медленно, и все же она могла его измерить.

Все, что можно измерить, полезно для науки. Но в эти несколько благословенных дней казалось, что время не поддается точному измерению – часы текли как минуты. И Навани, несмотря на обстоятельства, испытывала удовлетворение.