Брендон Сандерсон - Ритм войны. Том 1 [litres]

У Каладина осталось не так уж много оруженосцев – собственно, ни одного, если не считать Даббида и Рлайна. У Камня тоже не было спрена, но он… стал другим. Каладин не был уверен, кем именно, но Камень не называл себя оруженосцем.

Скоро у Рлайна появится спрен, и он наконец тоже сможет двигаться дальше. Сегодня Даббид отправился на задание, чтобы помочь Ренарину доставить воду и припасы горожанам. Он так и не оправился от боевого шока и не обладал силой Сияющего. Он был не столько оруженосцем, сколько предметом забот Каладина и остальных.

Все прочие поднялись по крайней мере до Второго Идеала. Это делало их больше чем оруженосцами, но еще не полноценными Сияющими – они связали себя со спреном, но еще не заслужили мечей. Они все были так веселы, когда шли вместе через плато Клятвенных врат, и Каладин не завидовал их радости. Они были ему дороги, и он хотел, чтобы они смеялись.

И все же в данный момент он не мог представить себе ничего более болезненного, чем всеобщие попытки его подбодрить. Они чувствовали его настроение, хотя он и не говорил с ними о своем… увольнении? Отставке?

Бури! Его тошнило от одной мысли об этом.

Пока они шли, Лопен рассказал ему особенно дурацкий анекдот. Скар попросил о тренировочном бое – это был его способ предложить помощь. В другой раз Каладин согласился бы. Но сегодня… Учебный бой напомнит ему о том, что он потерял.

Сигзил, проявив удивительную сдержанность, сказал ему, что боевые донесения могут подождать до завтра. Бури! Неужели он настолько плохо выглядит? Каладин сделал все возможное, чтобы отвлечь их всех, – нацепил такую широкую улыбку, что, казалось, кожа вот-вот треснет.

Камень держался на расстоянии, старательно игнорируя Каладина. Камень, как правило, лучше других понимал его истинное настроение. И еще он мог видеть Сил, которая, раздраженно пометавшись вокруг Каладина, в конце концов умчалась. Неподалеку она отыскала поток воздуха и взмыла вместе с ним. Полеты успокаивали ее, как и Каладина.

«Я должен быть осторожен, чтобы не позволить этому сломить ее, – подумал он. – Сохранить лицо ради нее, ради всех. Им не должно быть больно из-за моего состояния». Он мог сделать это изящно. Он мог сразиться в этой последней битве.

Они пересекли открытое каменное поле перед городом-башней. Каладину почти удавалось идти, не глядя на башню. Он практически не почувствовал потрясения от того, насколько неуместно огромной она была. Понадобилась лишь доля секунды, чтобы поверить в существование чего-то столь грандиозного. Да, нынче башня сделалась чем-то обыденным.

– Эй! – сказал Лейтен, когда они приблизились ко входу в башню. – Камень! А у тебя не найдется для нас рагу? Как в старые добрые времена?

Каладин повернулся. Слово «рагу» пронзило тучу.

– Ах, в прекрасном разреженном воздухе внезапно и мысли ясные! – ответил Камень. – Кое-кто вспоминает славные дни былой стряпни! Но… сегодня этому не бывать. У меня встреча.

– Надеюсь, не с лекарями? – крикнула Кара. – Сдается мне, с твоим дыханием они ничего не смогут сделать, Камень!

– Ха! – сказал Камень, а потом расхохотался так, что пришлось вытирать глаза. Кара ухмыльнулась, но тут Камень вскинул руку. – Нет-нет, ты думаешь, я смеюсь над тем, что ты сказала? Воздух тебе в голову! Я смеюсь над тем, что ты решила, будто это смешная шутка, Кара. Ха! Ха-ха!

Каладин улыбнулся. Всего на миг, но улыбка была настоящая.

Затем они начали разбиваться на небольшие группы, обычно включавшие рыцаря с отрядом оруженосцев. Теперь у всех его друзей были свои команды. Даже Тефта утащила одна группа, хотя его оруженосцы из Тринадцатого моста остались охранять корабль. На самом деле многие из них сами стали Сияющими. Каладин не знал точно, сколько оруженосцев осталось у Тефта.

Сможет ли Каладин сделать так, как хочет Далинар? Сможет ли выдержать роль великого маршала ветробегунов, не выходя на поле боя? Быть частью их жизни, но не иметь возможности помочь им, сражаться вместе с ними?

Нет. Лучше порвать с этим окончательно.

Несколько групп приглашали его пойти с ними, но он отказался. Он выпрямился во весь рост, как подобает командиру, и многозначительно кивнул им. Кивок капитана говорил: «Беги, солдат. Мне надо заниматься важными делами, а не отвлекаться на ерунду».

Никто не настаивал, хотя ему бы этого хотелось. Но нынче у них была своя жизнь. Многие обзавелись семьями; у всех были обязанности. Те, кто служил с ним в первые дни, до сих пор носили нашивки Четвертого моста с гордостью, но сам мост ушел в прошлое. Легендарный отряд, уже превратившийся в миф.

Каладин, держа спину прямо и высоко подняв подбородок, покинул их и зашагал по уже знакомым коридорам города-башни. Стены были покрыты чарующими узорами из слоев различных оттенков, а освещались главные из них в большинстве случаев сферными фонарями – запертыми, конечно, но сферы в них меняли регулярно. Это место начинало казаться по-настоящему обжитым. Каладин прошел мимо семей, рабочих и беженцев. Это разнообразное скопище людей напоминало кубок, полный сфер.

Они отдавали ему честь, отступали в сторону. Дети зачастую махали ему – великому маршалу, Каладину Благословенному Бурей. Всю дорогу до своих комнат он хранил подобающее выражение лица и был этим горд.

Затем он шагнул внутрь и оказался посреди зияющей пустоты.

Это были покои великого лорда, предположительно роскошные и просторные. Правда, мебели у него было мало, и от этого помещение казалось пустым. И темным – единственный свет шел от балкона.

Каждый знак почтения, оказанный ему, лишь подчеркивал, насколько пустой на самом деле была его жизнь. Титулы не могли оживить эту комнату. Тем не менее он повернулся и с силой захлопнул дверь.

И лишь потом сломался. Он не добрался до кресла. Он сел, прислонившись спиной к стене рядом с дверью. Он попытался расстегнуть китель, но в конце концов скорчился, прижимая костяшки пальцев ко лбу – так, что они впились в кожу, – и учащенно дыша, глубоко втягивая воздух и не переставая дрожать. Спрены изнеможения, похожие на струйки пыли, радостно собрались вокруг. И спрены мучительной боли, перевернутые лица, высеченные в камне, кривились, то исчезая, то появляясь.

Он не мог плакать. Ни слезинки не пролил. Ему хотелось плакать, потому что, по крайней мере, это принесло бы облегчение. Вместо этого он съежился, прижимая костяшки пальцев к шрамам на лбу, желая усохнуть и исчезнуть совсем. Как глаза человека, пораженного осколочным клинком.

И в эти мгновения – когда он скорчился на полу пустой и темной комнаты, осаждаемый спренами мучительной боли, – слова Моаша настигли его. Истина стала неоспоримой. В ярком свете дня Каладин мог легко притворяться, что все в порядке. Но сейчас он все видел ясно.