Роберт Силверберг - Валентин Понтифик [litres]

– Чья же такая фантазия?

– Да, фантазия – это подходящее слово, сэр. Или предание, или, если угодно, волшебная сказка. Науки тут никакой. Мы понимаем, что морские драконы не в состоянии покинуть воду. Но эта вера широко распространена среди части народа, и этот народ находит в ней надежду.

– И что же это за народ?

– Бедняки по большей части. В основном лиимены, но и в других расах многие поддерживают. Я слышал, сэр, что эта вера распространена у хьортов и встречается у скандаров. А вот люди ее мало знают, и в особенности благородные и обеспеченные вроде вас, сэр. Но уверяю вас, что сейчас многие заявляют, что время Откровения наступило, что мор растений и нехватка пищи являются его первым знаком, что короналя и понтифика скоро свергнут и начнется царствование водных королей. И те, кто верит во все это, сэр, нынче идут в прибрежные города, в Пидруид, и Нарабаль, и Тил-омон, чтобы своими глазами увидеть, как водные короли выйдут на берег, и оказаться среди первых, кто поклонится им. Я знаю, сэр, что так оно и есть. Это происходит по всей провинции и, насколько мне известно, по всему миру. Народ миллионами идет к морю.

– Поразительно, – сказал Этован Элакка. – Насколько, оказывается, я невежествен, здесь, в своем мирке посреди большого мира! – Он провел пальцем по драконьему зубу, от корня до кончика, и сильно, до боли, нажал. – А это? Что это значит?

– Насколько я знаю, сэр, их втыкают тут и там как знак Откровения и как дорожные знаки на пути.

– Но как же они узнают, где размещены эти зубы?

– Знают, сэр. Не представляю, откуда, но знают. Может быть, они получают это знание из снов. Может быть, их насылают водные короли, так же, как Владычица и Король Снов.

– То есть скоро сюда нахлынет орда кочевников?

– Полагаю, что так, сэр.

Этован Элакка постучал зубом по ладони.

– Симуст, зачем тебе понадобилось провести ночь в роще нийков?

– Пытался набраться смелости, чтобы сказать вам все это, сэр.

– Но смелость-то здесь при чем?

– Видите ли, я считаю, сэр, что нам надо бежать, и знаю, что вы не захотите бежать. Я и бросать вас не хочу, но и умирать не хочу. Но я считаю, что если мы останемся здесь, то непременно умрем.

– Ты знал о драконьих зубах в саду?

– Сэр, я видел, как их устанавливали. И говорил с разведчиками.

– Ах! Когда же?

– В полночь, сэр. Их было трое, два лиимена и хьорт. Они сказали, что сюда направляются четыреста тысяч странников с востока Долины.

– По моим землям пройдет четырехсоттысячная толпа?

– Боюсь, что да, сэр.

– Здесь же после этой массы народа ничего не останется, верно? Они пройдут здесь, словно саранча. Предполагаю, что они сожрут подчистую все наши запасы, несомненно, разграбят дом и убьют всех, кто попадется им на пути. Не потому, что они злодеи, а просто из-за массовой истерии. Симуст, ты со мною согласен?

– Да, сэр.

– И когда они будут здесь?

– Как мне сказали, через два, может быть, три дня.

– В таком случае, тебе и Ксаме следует уйти нынче же утром, так? И всем прочим слугам и работникам. Думаю, в Фалкинкип. Вы должны добраться до Фалкинкипа, прежде чем туда нахлынет вся эта толпа. Если успеете, то будете в безопасности.

– Сэр, вы, что, не уйдете?

– Нет.

– Умоляю вас, сэр…

– Нет, Симуст.

– Вы же погибнете.

– Симуст, я уже погиб. Зачем мне бежать в Фалкинкип? Что я там буду делать? Я уже погиб, неужели ты не понимаешь? Я всего лишь мой собственный призрак.

– Сэр… сэр…

– Не теряй времени, – перебил его Этован Элакка. – Тебе надо было забрать жену и уйти прямо в полночь, как только ты увидел, как сеют эти драконьи зубы. Иди. Убирайся! Немедленно.

Он повернулся и зашагал вниз по склону, по пути воткнув зуб дракона туда, откуда взял его – в клумбу пиннин.

Вскоре чета гэйрогов пришла к нему, и они уже вдвоем попытались уговорить его уйти – Этовану Элакке показалось, что они вот-вот расплачутся, хотя у гэйрогов нет слезных желез, – но он был непреклонен, и в конце концов они ушли без него. Он созвал всех остальных работников, сохранивших верность ему, и велел им уходить, раздав все деньги, которые у него оставались, и бóльшую часть пищи, остававшейся в кладовых.

Вечером он впервые в жизни сам приготовил себе обед и решил, что для новичка справился вполне прилично. Он откупорил последнюю бутылку вина из огненной пальмы и выпил больше, чем обычно позволял себе. В мире творилось что-то очень странное, не укладывающееся в голове, но вино немного смягчало тяжкие ощущения. Сколько тысяч лет прошло в мире и покое! Какой милый мир, насколько гладко работающий мир! Понтифик и корональ, понтифик и корональ, неизменное перемещение из Горного замка в Лабиринт, неизменное управление с согласия многих на благо всех, хотя, естественно, при этом кому-то доставалось больше благ, чем другим, и все же никто не голодал, никто не знал нужды. И теперь этому приходит конец. С неба льется ядовитый дождь, сады засыхают, посевы уничтожены, начинается голод, массами овладевают новые религии, безумные злобные толпы стремятся к морю. Знает ли об этом корональ? Владычица острова? Король Снов? Что делается для того, чтобы исправить положение? Что может быть сделано? Помогут ли умиротворяющие сновидения Владычицы наполнить пустые животы? Заставит ли Король своими угрожающими сновидениями обратиться вспять бешеную толпу? Соизволит ли понтифик, если понтифик вообще существует, выйти из Лабиринта и обнародовать высочайшее воззвание? Отправится ли корональ в объезд провинций с призывами к терпению? Нет. Нет. Нет. «Все кончено, – думал Этован Элакка. – Какая жалость, что все это случилось сейчас, а не лет через двадцать или тридцать, чтобы я успел спокойно умереть в своем саду – в саду, усыпанном цветами».

Ночь он провел без сна, прислушиваясь к окружающему. Все было спокойно.

Утром он вроде бы уловил на востоке первые отзвуки рокочущего шума приближающейся орды. Тогда он обошел дом, открывая все запертые двери, чтобы дом как можно меньше пострадал, когда его будут обыскивать, чтобы разграбить пищу и вина. Дом был красивым, Этован любил его и надеялся, что дом благополучно переживет происходящее.

После этого он вышел в сад, к увядшим, почерневшим растениям. Оказалось, что многие из них смогли пережить губительный дождь – больше, намного больше, чем он думал, ведь все эти страшные месяцы он замечал только дурное, – но цветы появились даже на древопастях, на деревьях ночной красавицы, на части андродрагм, на двикках, на сихорнишском винограде, даже на хрупкой пузырчатке. Он бродил там несколько часов. Ему пришла в голову мысль предать себя одному из древопастей, но это была бы отвратительная – медленная, кровавая, мучительная и неэлегантная смерть, а он хотел, чтобы о нем могли бы сказать, что он был элегантен до самого конца, даже если не окажется никого, кто мог бы сказать это. Поэтому он отправился туда, где вились лозы сихорнишского винограда, богато увешанные неспелыми, еще желтыми плодами. Спелый сихорниш является одним из лучших деликатесов, а желтый насыщен смертоносными алкалоидами. Этован Элакка долго стоял перед лозами, совершенно не испытывая страха, просто он еще не чувствовал себя готовым. Потом до него донеслись голоса, на сей раз не воображаемые, а вполне реальные, резкие голоса горожан, доносившиеся в благоуханном воздухе с востока. Вот теперь он был готов. Он, правда, знал, что благороднее было бы дождаться их прихода, пригласить их в свое поместье, предложить им свои лучшие вина и самый обильный обед, какой позволили бы его возможности, но в отсутствие слуг он не смог бы оказать должного гостеприимства, кроме того, он всегда недолюбливал горожан, особенно когда те оказывались незваными гостями. Он в последний раз обвел взглядом двикки и пузырчатки, единственную халатингу, которой было еще далеко до здорового состояния, препоручил свою душу Владычице и почувствовал, что к глазам подступили слезы. Он не считал плач уместным в такой ситуации. Он поднес желтый плод сихорниша к губам и жадно вгрызся в твердую незрелую плоть.