А. К Ларквуд - Неназываемый [litres]

Нет смысла ссориться с Цалду, раз уж другой помощник в ближайшее время ей не светит, а это зрелище ему точно понравится.

«Спокойствие» по-прежнему кружило над миром Предтеч. С палубы можно было различить развалины Монумента и суетливые серые силуэты воскрешенных, все еще вылезающих из-под земли. Бдению с трудом удалось сдержать их, чтобы забрать тела.

Под кораблем летали пять челноков. На борту каждого находился адепт квинкурии в черной маске и белом плаще.

Жиури подала сигнал, и челноки замерли, образуя пятиугольник в небе над разрушенным некрополем. Внизу воскрешенные бесцельно бродили среди руин, словно в ожидании чего-то.

– Вы когда-нибудь видели квинкурию в боевом построении? – спросила Жиури у Цалду. Она передала ему пару очков, линзы которых были покрыты черной марлей, как маски адептов квинкурии. – Мало кому удавалось. Это привилегия. Жаль только, что это не Лучники, те устроили бы здесь настоящий фейерверк.

На своих челноках адепты Бдения сняли перчатки и вскинули руки. Канва улыбнулась, затянув ремешок собственных очков. Ее любимое зрелище. Ничто не сравнится с Квинкуриатом, когда тот создает порядок из хаоса.

Зажглись пять огоньков, по одному на каждого адепта. Свет становился все ярче, он поглотил адептов, их челноки и все вокруг, словно «Спокойствие» летело к солнцу.

Волна жара от взрыва докатилась даже до палубы. Жиури почувствовала себя словно в разгар летнего дня. На мгновение ей показалось, что она парит в лучах света, и ослепительно-белое сияние смывает все наносное.

Свет потускнел. Под «Спокойствием» и челноками умирающий мир сиял, как чан расплавленного металла. Затем сияние померкло, и они увидели сверкающую гладь маслянисто-черного цвета, простирающуюся на двадцать миль. Руины исчезли. Пограничная стена тоже. Не стало ни разрушенных могил, ни окаменелых деревьев, ни развалин покинутых домов. Никаких воскрешенных. Как будто пустота пришла в этот мир.

– Вот почему наших адептов так боятся, – заметила Жиури. – Скверна – это риск, как вы верно подметили. Но даже адепты Бдения способны снести город, а это квинкурия среднего ранга, которая славится точечной работой, а не насилием в больших масштабах. Представьте, что может случиться, если адепт уровня Шутмили попадет не в те руки. Представьте, что сделают наши враги с таким оружием. Мы должны найти ее, Цалду. Нельзя терять время.

Белтандрос Сетенай не закрывал окна в своих покоях на ночь. В этом была и поблажка, и некоторая бравада. Дул свежий ветер, и дворец канцлера жадно впитывал его в темной ночи пустыни.

Мотылек залетел на балкон в приемной и задел крылом защитную сетку. Вспышка света, потрескивание и слабый горький запах чего-то жженого. Бывало и хуже. Ксорве однажды видела, как то же самое случилось с летучей мышью.

Она ждала в приемной вместе с Талом и Шутмили. Возвращение в Тлаантот на борту карсажийского катера далось им нелегко. Они лишь единожды остановились на заправочной станции; все трое были голодны и мечтали о ванне, но Ксорве не терпелось увидеть Сетеная.

– Надеюсь, ты признаешь, что во всем виновата только ты, – сказал Тал.

– Напомни, зачем я спасла тебя? – спросила Ксорве.

– Потому что тебе нужно, чтобы кто-то над тобой издевался, как я это делаю уже много лет, – ответил он.

Обнаружив Тала живым, Ксорве невольно ощутила облегчение, но это чувство быстро прошло. Послушать его, так он в одиночку нашел Реликварий и почти забрал его, но тут вмешалась Ксорве и все испортила.

Она хотела огрызнуться, но, переведя взгляд на измученную и напуганную Шутмили, решила, что они еще успеют поссориться. Последние несколько дней наверняка были очень тяжелыми для адепта. Даже Сетенай отдыхал между периодами применения магии. Лицо Шутмили осунулось.

Из кабинета Сетеная вышел слуга.

– Вы двое можете войти, а вашу спутницу я отведу в гостевую комнату, – сказал лакей, сделав легкий жест в сторону Шутмили, которая сжалась в кресле. – Он говорит: уже поздно, и он встретится с ней завтра.

Шутмили выглядела потерянной, и Ксорве осенило, что та не знает их языка.

– Все в порядке, – сказала Ксорве, переведя слова слуги. – Следуй за ним. Все хорошо. – Она была так поглощена мыслью о встрече с Сетенаем, что даже не подумала, что делать с Шутмили. – Я зайду к тебе попозже, – добавила она, и Шутмили позволила лакею увести ее.

Сетенай сидел у камина. Парадные одежды он сменил на зеленую шелковую ночную рубашку, а печать канцлера – на бокал смоляного вина, но от этого производил не менее грандиозное впечатление. Что бы ни ждало их впереди, чудесно было снова видеть его: словно возвращаешься домой в темноте и видишь зажженные окна. Они вошли, и он посмотрел на них с неподдельным удовольствием.

– Господин, – сказала она и поклонилась. Тал поступил так же.

– Проходите и садитесь, – сказал Сетенай. – Я попрошу подать еще бутылку. Возможно, у вас есть для меня новости?

Ксорве надеялась, что он каким-то образом уже узнал о случившемся и теперь пребывает в ярости, но все было гораздо хуже – ей придется объясняться лично.

– Господин… – сказала она. – В умирающем мире… Его лицо помрачнело.

– Что случилось?

Ксорве открыла рот, но слова не шли с языка. Что вообще она может сказать? Тал явно не собирался ей помогать. Она посмотрела на Сетеная, все еще пытаясь подобрать слова.

– Вы были правы, – сказала она. – Реликварий был там.

Глаза Сетеная округлились, наполнились предвкушением и волнением – Ксорве никогда не видела у него такого выражения. Но до того, как она успела придумать, как смягчить удар, вмешался Тал.

– Ксорве упустила его, – сказал он. – Он был почти у нас в руках, и…

– Спасибо, Талассерес, – сказал Сетенай, слегка постучав пальцами по столешнице. Он никогда не делал ничего просто так. Ксорве похолодела, как будто из открытого окна вдруг подул зимний ветер.

– Ты упустила его? – спросил он, повернувшись к ней.

– Да, господин, – сказала она. – Простите, господин.

Не в силах смотреть ему в глаза, она уставилась на бокал вина, отмечая игру света и тени. Она не сомневалась, что стоит ей поднять взгляд, как она увидит, что стены и углы кабинета напирают на нее.

Ксорве старалась объяснить все как можно четче. Воспоминания о событиях в Пустом Монументе были расплывчатыми: всякий раз, как она пыталась понять, что произошло, они путались и смешивались, и ее рассказ получался сбивчивым. Все это время Сетенай смотрел на нее словно издалека.