Флавиус Арделян - Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира

– Был и я таким, как вы, – горячился Нортт, рассказывая, и мальчики собирались вокруг него, словно вокруг гостеприимного костра. – Меня призвали в Порту вместе со стариком-отцом, наняли на службу Королевскому дому и поручили одну из самых тяжелых миссий, какие знавал Двор. Знаете какую?

Мальчики качали головами, мол, нет – откуда им было знать?

– Когда будете высовываться из окон по ночам или тратить время впустую на крышах, мечтая о том, о чем мечтают мальчишки в вашем возрасте, приостановитесь чуток и внимательно прислушайтесь к звукам, которые доносятся с другого конца города, от Порогов. Представьте себе: когда мы прибыли в Порту, вой, стоны и плач, которые сейчас доносятся оттуда, были намного сильнее, и рядом с Порогами ничего не построили, чтобы их приглушить, и потому шум беспокоил всех жителей города. В то время как раз открыли эти рубежи между над’Миром и не’Миром, никто толком не знал, что они собой представляют, и многие туда забрели, прежде чем было решено воздвигнуть стены, как преграду для взглядов и любопытства над’Людей. Наша слава, слава семьи плотников из Слоя, была уже велика, дошла до Порты, и когда Королевский дом увидел, что ни один из нанятых до той поры работников не в силах построить стены вокруг Порогов, что все рано или поздно уходят в них, но мало кто возвращается, постановили призвать нас, меня и моего отца, чтобы мы сделали все возможное и заперли Пороги внутри красивого, крепкого здания. Это стоило нам много денег, шести месяцев и одной жизни, но мы справились, а здание, которое вы теперь видите и называете Порогами, было построено руками моего славного отца и моими. Я сказал, что оно стоило нам жизни, потому что вам следует знать: часто то, что строишь руками и душой, требует расплаты, и редко нечто великое удается создать, не заплатив жизнью. Иной раз это даже не видимая жизнь, упакованная в секунды, дни, плоть и дыхание, но жизнь души, мертвой и принесенной в жертву великому искусству (каким бы оно ни было!). Глядите внимательно, парни, на тех, кто вам повстречается, – вы должны отличать умерших до рождения, то есть тех, чье искусство не стоит ломаного гроша, от тех, кто погиб в мучениях, трудясь над своим искусством день за днем, ночь за ночью. В нашем случае, – продолжил старик, – отнятая жизнь была самой что ни есть подлинной и драгоценной, жизнью моего славного отца, который, пытаясь построить стены Порогов покрепче, уходил в них все глубже – туда, где стоны и жалобы звучали (да и по сей день звучат) громче всего. Он хотел понять по-настоящему, как устроены Пороги и в чем их истинная природа. Он несколько раз возвращался, и те знания, которые он извлек из сердца Порогов, помогли нам лучше работать, но, когда оставалось уже совсем чуть-чуть, отец решил еще раз спуститься во чрево Порогов, чтобы кого-то (он не захотел сказать кого) о чем-то (он не захотел сказать о чем) спросить. Я попытался убедить его, что это не нужно, сказать, что у меня нет сомнений – мы можем достроить здание и без этой последней крупицы знаний, но он был упрям как бык и хотел благополучно довести до конца самое важное строение в над’Мире. Он ушел и не вернулся, и иногда, дорогие мои, когда ночью мне не спится и я слушаю шум Порты, кажется, что некий теплый ветерок доносит от Порогов голос моего славного отца. В отличие от прочих голосов, что его окружают, он всегда кажется мне веселым, и это облегчает тот короткий отрезок жизни, что еще остался. Как я ни старался, не смог закрыть последнюю дыру в Порогах – стоит выстроить там стену, как она на следующий день рушится, и потому мы до сих пор днем и ночью слышим голоса из недр того проклятого места, и потому мы все еще можем как войти в Пороги, так и заполучить оттуда незваных гостей.

Мальчики с мельницы всю ночь ворочались в постелях, Арик даже вскрикнул во сне, а потом, дрожа как осиновый лист, рассказал остальным про свой сон: он слышал старческий смех, доносящийся от Порогов, и все вокруг замерло. Они до рассвета не сомкнули глаз, и уроки на следующий день стали тяжким грузом.

– Я вчера вам все это рассказал, – начал Нортт на следующий день, – не ради того, чтобы похвастать, какие великие дела я совершил на протяжении жизни (хотя и совершил!), а чтобы обучить вас первой тайне зодчих над’Мира: плана или эскиза всегда недостаточно! Мы не рисуем, мы строим. Мы не можем просто накалякать что-то на листе бумаги и повернуться к зданию спиной, мы берем в руки доски и размещаем их как надо, где надо; клеим, сверлим, строгаем и рубим, тянем за веревки и пачкаем одежду, погружаемся в опилки и забираемся на леса, трудимся и умираем. Не смейте даже думать о том, что чертежами вся ваша роль и ограничится, ибо ваше мастерство – не естественной природы, и таких, как вы, мало. Вы уникальные плотники: Ульрик, строящий из досок в нескольких мирах сразу; Арик, соединяющий узлы и круги, отмечающие возраст бревен, друг с другом; Муруф, придающий опилкам твердость; Хандерлинг, умеющий заглянуть внутрь дерева, прежде чем его срубят; и Герман, который строит из древесного сока. Чуть подальше, за холмом, у нас кузнецы, которые умеют разговаривать с крупицами железной руды из гор, каменщики, которые умеют творить пещеры в скалах, веревочники, которые плетут канаты в четырех мирах сразу. Не каждый на такое способен, и от умений будет толк лишь в том случае, если учиться и доводить дело до славного конца – ведь если бросить все на произвол судьбы, обрушится на нас погибель, да и жизни тех, кто рядом, тоже заберет.

От этих слов сердце Ульрика екнуло, и он вспомнил мост, построенный Хампелем на краю Порты, продуманные и в подробностях нарисованные планы, которые он тайком подложил отцу, но помыслил и о том, что сам не обстрогал ни одной доски для того моста, не забил ни одного гвоздя, не приклеил ни одной ступеньки и не вырезал ни одной завитушки на перилах. Он так испугался, что в тот день работал в мастерских Нортта со слезами на глазах, перепутал все измерения и раз за разом получал палкой по голове. Ульрик боялся за своего отца и молился всем известным святым: пусть сказанное стариком Норттом не будет правдой.

Дни и недели шли вереницей, мальчики привыкали к ежедневной работе, чтению (потому что Нортт постоянно посылал их в библиотеку, читать про других великих архитекторов, строителей, плотников, каменщиков, шорников, дубильщиков и прочих издревле известных мастеров) и ударам палкой по голове или пальцам. Ночью они пытались спать, но были мальчишками – кровь кипела у них в жилах в такой час, не давая даже глаз сомкнуть. Они были молоды, в каждом имелся глубокий колодец беспокойства, и такая жизнь не утомляла их по-настоящему. Иногда, получая свободные часы или даже дни, ученики гуляли по кварталу, заводили дружбу с мальчишками из других мастерских или с подмастерьями из всевозможных мануфактур, пекарен, кондитерских и мясницких лавок, закладывая тем самым основу для хорошо спрятанной торговли: ты мне даешь два пряника, а я сделаю тебе коробочку с ключом, чтобы хранить в другом мире деньги, сворованные у хозяина; я тебе живую куклу из опилок, а ты мне вон тот кусок мяса с витрины; я тебе сделаю прилавок, на котором монеты будут постоянно теряться, и ты сможешь просить у клиентов еще, но каждый пятидесятый бублик – мой; и так далее, такие вот они были смышленые мальчики. Случалось, бросали они взгляды на служанок из самых богатых домов Порты, когда те приходили на рынок и склоняли щедрые декольте над дынями, трясли заплетенными косами, как кобылы в охоте трясут хвостами, и сами поглядывали на парнишек с пониманием, но и с лукавством. Спустя несколько дней, склонившись над макетами, над бочками с опилками, ведрами с клеем, между ароматных досок или с полными кулаками гвоздей, они ощущали жар в животе и чреслах, думая об этих шаловливых красавицах, и роняли доски себе на ноги, пачкали пальцы в клее, втыкали гвозди в ладони, падали лицом в солому и сплевывали кровь. Но, помимо девушек с их обманчивыми бедрами и ножками, Ульрик думал и про мост, и мысль грызла его со всех сторон, как будто ненасытные черви обосновались в древесине сердца – пока, в конце концов, страх не воплотился в жизнь.