Флавиус Арделян - Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира

– Мама…

– Даже не думай об этом! – отрезала женщина, бросив на него ледяной взгляд. – Ноги нашей больше не будет у Коту-Спуркату! Ты меня понял?

Ульрик почувствовал, как сильные пальцы сжали его руку чуть ли не до костей.

– Мы теперь нищие? – спросил он.

Жозефина шла, глядя вдаль, и молчала. Лишь когда они достигли перекрестка, женщина сказала:

– Коту не отнял у нас Хампеля, тебе в мастерской хорошо, и я еще здорова. Нет, мы не нищие – наоборот, мы богаче всех королей, вместе взятых.

Когда Ульрик вернулся в мастерскую, мальчики поглядывали на него косо, многозначительно и с немалым любопытством, а прекратилось это лишь после того, когда Нортт внезапно опять пустил в ход свою палку. У них тоже были семьи, и слухи бродили по над’Миру, как чума, особенно в Порте – что поделать? Но Ульрик не собирался сдаваться под этими назойливыми взглядами и с головой ушел в изучение древесины, в наблюдение за каплями клея, в динамику гвоздя, вбитого в положенном месте, в расшифровку пляски опилок в воздухе, в механику щепок, отлетающих от полена. Кто бы увидел его таким усердным и решительным, мог подумать, что несчастье и порожденное им стремление вынудят его обучиться и посвятить жизнь возведению нового моста через Коту-Спуркату, в знак воздаяния за отца. Он и сам, когда глядел теперь в прошлое из теней, вспоминая о случившемся при светильниках над Великим Планом, понимал, что разум парнишки Ульрика в те дни и недели хранил зернышко такой идеи и надежды. Но этому не суждено было сбыться – то ли слово матери оказалось слишком сильным, то ли судьба подтолкнула его в другую сторону, а он и не подозревал? Нынешний Ульрик в мастерских Аль-Фабра подумал, что знает причину. У нее было лицо Карины.

На протяжении тех недель Ульрик получал по письму от Жозефины каждые несколько дней: она писала ему о том, как идут дела у Хампеля и у нее самой, но больше внимания уделяла отцу. Ему стало лучше, он уже не говорил про мертвецов, которых носил на плечах, хотя, несомненно, думал о них; и он перестал плакать, когда видел пустой чулан, где когда-то лежали деньги, заработанные тяжким трудом. На самом деле он стал нежнее и заботливее – может, чувствовал признательность за то, что его не бросили в темницу, а дали шанс состариться в своей постели, рядом с женой. Нортт время от времени разрешал Ульрику отправляться домой, чтобы помогать по хозяйству и работать в заброшенной мастерской с пыльными, холодными инструментами, зарабатывая немного денег, на которые его родители смогли бы прожить две-три недели.

Устав от одних и тех же любопытных лиц и пронзительных взглядов, парнишка решил отыскать другую дорогу домой, пусть и окольную. Пришлось немного постараться, но он ее нашел. Путь лежал мимо Ямы, про которую Ульрик кое-что знал, пусть и немногое: это был гарнизон святых воинов. Там, в первый же день, прислонившейся к тростниковому забору, он увидел Карину.

Когда их взгляды встретились, Ульрик забыл обо всем, даже о том, откуда и куда шел (на миг он потрясенно осознал, что находится в другом городе и должен выполнить некую трудную миссию, забытую по пути, – и его охватила паника от того, что придется перед кем-то отчитываться). Он смотрел на нее и не понимал, как кожа может быть такой гладкой и бархатистой, такого оливкового оттенка, как глаза могут иметь такую миндалевидную форму, волосы – быть столь черными, стянутыми так туго в геометрически правильный пучок (такое тело, такие ноги, такой зад, такие груди и так далее – словом, его юные тело и душа пришли в смятение). Девушка его сразу не заметила, она стояла, прижимаясь спиной к забору и тяжело дыша, большие капли пота падали с ее подбородка в пыль у босых ног. Ульрик стоял, как дурак, посреди дороги, лишь время от времени отгоняя мух, которые мешали ему предаваться пьянящим грезам. Карина повернулась к нему, будто почувствовав взгляд, пронзающий затылок, и нахмурилась. Подняла кинжал, упавший в пыль, и по-солдатски плюнула ему под ноги, продолжая пристально глядеть прямо в лицо. А потом помчалась к казармам, издавая боевой клич, – Ульрик не видел, что она атакует, но ему было все равно, поскольку в тот момент его вообще мало что волновало. Вырвавшись из-под чар взгляда Карины, Ульрик вспомнил, куда идет, и поспешил домой. Вокруг ужасно смердело мертвечиной, но для Ульрика это не имело значения. Он влюбился.

К счастью для него, на душе у Ульрика стало немного легче на протяжении тех недель, и тем самым появилось место для новой любви: Хампель чувствовал себя все лучше, даже начал понемногу работать и тоже зарабатывать деньги, так что парнишка не чувствовал себя глупо и не стыдился, думая о Карине. В мастерской работал с необыкновенным энтузиазмом, его руки и разум как будто одухотворило сверх всякой меры это чувство, такое новое и такое наркотическое – любовь. Казалось, он впервые начал понимать, чем именно занимается, – то, что Нортт ему объяснял, прибегая к помощи слов и ударов палкой по голове, – то, в чем его предназначение, что ему надлежит делать: Ульрик был межмировым строителем, он мог воздвигнуть в над’Мире нечто, продолжающееся само по себе в не’Мире, мог создавать то, что имело соответствие в разных местах над’Мира и так далее, манипулируя скорее пространством за пределами древесины, чем ею самой. Итак, было понятно, что он делает, но чего Ульрик еще не понял, так это зачем он это делает, почему он был наделен этим даром и что ищет у старого Нортта. Но любовь подсказывала подобие ответа, и даже два, за которыми можно было спрятаться, – как оно часто случается с влюбленными, эти ответы понимали только они, и только они в них верили, как бы все прочие ни твердили, что это просто хмель от чувств.

За те недели Ульрик обратил внимание на то, что Нортт в последнее время все быстрее слабеет, и однажды утром заметил опухоль, которую старик пытался спрятать под рубашкой. Речи Нортта делались все тоскливее, и даже палка опускалась на головы и спины учеников с некоей печалью. Пошли слухи, что жить ему осталось мало, но парнишки понятия не имели, кто их распускает.

Ульрик все лучше осваивал свое ремесло, и теперь мог строить средних размеров конструкции, которые обладали способностью переносить одного-двух человек из одного места в другое, искривляя и обманывая пространство вокруг древесины. Он заподозрил, что даже время не остается равнодушным к его изобретениям, и начал экспериментировать с часами, спрятанными внутри своих конструкций, но еще было слишком рано для окончательных выводов. Письма из дома приходили регулярно, и вести были хорошие: Хампель вновь погрузился в работу, но более спокойную – он не строил мосты, не брался за задания, превосходящие возможности, а мастерил столы, шкафы, заборы и мелочи, которые приносили ему радость. В письмах матери было больше спокойствия, и она даже заметила, что и растения снова ей улыбаются. А вот старик Нортт таял с каждым днем, иногда застывая со своей палкой на несколько минут, не в силах двинуться с места, и не раз он кашлял так сильно, что снаряды из мокроты с кровью разлетались во все стороны над макетами учеников. Старику было все сложнее их учить, а также прятать под рубашкой опухоль, которая омерзительным образом выпячивалась с одной стороны. Все закончилось, когда в один день, опираясь на свою палку посреди мастерской, он обделался, и появилась вонючая лужа – точно остров, на котором Нортт ждал смерти. Его унесли на руках, и парнишки больше не видели своего учителя. Его место занял молодой плотник из мастерских Великого Инженера, но он оказался слишком добродушным, чтобы держать учеников в рамках. Впрочем, ему удалось завоевать их доверие с помощью всевозможных историй, подлинных или выдуманных, связанных с мастерскими Великого Аль-Фабра.