Ивар Рави - Мишааль

— Кровь девушки не так важна, как кровь принца? — Я кольнул его, парень нахмурился. — Ты хороший человек и, когда я предстану перед Господом нашим, я попрошу его простить тебя, как сама прощаю тебя.

Это был сильный удар. Скрежет зубов выдал, что я попал в цель, но к нам подошли двое новых охранников, из охраны Зиада — и разговор прекратился. Бадр зашагал прочь, я видел, как этот человек сутулился, словно раздавленный ношей. Будь у меня больше времени, он бы не устоял, но время копчения неба, отпущенное мне, по всей видимости подходило к концу. Меня грубо ухватили за рукав и поволокли в отдельно стоящее помещение, которое оказалось местной гаупвахтой арабского образца.

Это была комнатка три на три, с деревянным топчаном. В углу стоял кувшин с водой, в другом углу — обычное ведро, для справления нужды. В комнате пахло мочой и удушливым запахом человеческих испражнений.

Открыв дверь, охранник грубо толкнул меня. Не удержавшись на ногах, я упал прямо на бетонный пол, больно стукнувшись подбородком. Омерзительно захохотав, охранники швырнули пачку туалетной бумаги, и дверь захлопнулась, оставляя меня в темноте. Окон не было, в верхнем углу виднелась отдушина размером с сигаретную пачку. Без нее узник задохнулся бы часа через два.

Понемногу глаза адаптировались к темноте. Я дошел до кувшина: вода оказалась теплая, только воняла тухлыми яйцами. Топчан был сколочен из досок, никакого подобия матраса или одеяла нет и в помине. Я забрался на свою импровизированную кровать и беззвучно заплакал: стресс был слишком сильным, чтобы девушка могла его перенести. Несмотря на все попытки оставаться собой, процесс невольного привыкания к роли шел вопреки моим стараниям. Уснул я незаметно: включилась защитная реакция организма.

Тоненький лучик света, проникающий через отдушину, возвещал о наступлении нового дня. Услышав скрежет ключа в замке, я напрягся: неужели так быстро пустят в расход? Дверь открылась, в комнату вошла девочка подросткового возраста с небольшим подносом в руках. Девочка была укутана в черную форму, угадать возраст под таким одеянием было трудно: ей могло быть и пятнадцать и все двадцать.

— Я принесла вам покушать, — девочка огляделась в поисках места, чтобы поставить поднос и не найдя ничего подходящего, водрузила на топчан рядом со мной. Голод меня одолел адский, но есть в этом нужнике было выше моих сил.

— Передай своему козлу господину, что я не буду есть в таких условиях. И еще мне надо принять душ и переодеться.

Девушка дернулась как от удара, услышав мои слова, испуганно озираясь в сторону двери.

— Но я не разговариваю с господином, никогда не разговаривала, — поправилась она.

— Тогда передай мои слова тому, кто с этим мудаком разговаривает.

Слово мудак на арабском я не знала, пришлось вставить из великого и могучего, но общий смысл девушка поняла. Посмотрев на меня жалостливо, иначе на меня невозможно было смотреть, девушка взяла поднос и вышла. Повторно дверь открылась часа через два. На этот раз заглянул охранник и поманил меня рукой к выходу. Выйдя на свет, мне пришлось прищуриться. Заслонив лицо рукой, я сквозь пальцы осмотрелся. Конца двора не было видно.

— Может, ты королевской крови и тебе не оказали подобающих почестей? — Зияд Сасави смотрел на меня, ухмыляясь. Ростом он был еще ниже Абдель-Азиза, и мне пришлось даже немного опустить голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Вы можете меня убить, но вы не можете ко мне относиться, как к скотине. Дайте мне возможность принять душ, привести себя в порядок и поместите в нормальную комнату. То, что сбежать мне не удастся, я убедилась, обещаю больше не предпринимать никаких попыток, — сказал я твердо, глядя прямо ему в глаза.

Зияд даже немного опешил, потом улыбнулся показав свои маленькие острые зубки.

— Абдель-Азиз не смог выбить из тебя спесь, но со мной ты не будешь так разговаривать. — Он перевел дух и, немного приблизившись, продолжил: — Тебя сейчас отмоют, накормят и приоденут. Вечером приведут в мою спальню, будешь ты жить дальше или умрешь до восхода солнца, зависит от твоих стараний. Молись, чтобы я остался доволен. Ни один человек в этой стране не даст и гроша за твою никчемную жизнь.

С этими словами, заложив руки за спину, он удалился в направлении огромного дома — дворца, видевшегося неподалеку. Охранник тронул мой рукав и повел меня ко дворцу, но другой тропинкой, выложенной декоративным камнем. Девушка-подросток тихо шла за мной, буравя мою спину взглядом. Со стороны это была нелепая процессия: здоровяк, следом за ним девушка в испачканном платье, с оборванным выше колен подолом, с грязными нечёсаными волосами, с разбитой губой и синяком на подбородке.

Во дворец мы зашли с бокового входа, видимо, предназначенного для прислуги. Сам дворец был примерно такой же архитектуры, как и дворец Абдель-Азиза, но размерами значительно больше. Оставив меня с охранником, девушка ушла и вернулась через пять минут с двумя женщинами среднего возраста, которые посмотрели на меня оценивающими взглядами и повели за собой. Миновав длинный коридор, мы спустились вниз по лестнице и попали в самый настоящий хамам, из которого меня выпустили лишь два часа спустя. Вначале я отмокал в огромной ванне, потом, разложив на мраморной столешнице, меня скоблили в четыре руки жесткими мочалками. Помыв под душем, заставляли париться в сауне с сухим паром. Процедура повторилась дважды, пока наконец вся моя кожа не стала розовой от чрезмерного влияния мочалок и температуры. Когда я уже думал, что моим мучениям настал конец, меня вновь разложили на мраморе, и женщины стали исследовать мое тело, бесстыдно и бесцеремонно раздвигая ноги, заглядывая под мышки, изучая каждый сантиметр.

За событиями последних недель, я не особо заботился гигиеной в интимной области, и молодая щетинка привела женщин чуть ли не в негодование. Я стоически вынес все процедуры эпиляции, внимательно вслушиваясь в негромкие переговоры женщин, решивших, что арабский мне недоступен. В основном речь шла обо мне, что так грешно не ухаживать за таким великолепным телом, доставшимся мне от Создателя. Окончив с удалением волос, даже микроскопических, женщины намазали меня маслами, завернули в простыню, спеленав как ребенка, и оставили минут на двадцать. Вернувшись, снова повели в ванну с розовой водой, вымыли, не давая мне возразить и наконец вытерли насухо. Мне дали сменную одежду, шелковое кружевное нижнее белье и повели в комнату, где уже был накрыт небольшой столик. Забыв обо всем, я накинулся на еду — со вчерашнего вечера во рту не было абсолютно ничего. Лишь почувствовав, что мне трудно дышать, я прекратил кушать. Посуду быстро убрали, и одна из женщин обратилась ко мне на плохом английском: