Кэролайн О’Донохью - Все наши скрытые таланты

Она моргает и смотрит на меня совиными глазами с расширенными зрачками. Кожа у нее сморщенная и тонкая, как влажная салфетка. Умом я понимаю, что никто не рождается старым. Но, глядя на сестру Ассумпту, я не могу представить ее ни в каком другом виде, только как старую основательницу учебного заведения, до сих пор посещающую его, потому что ей больше нечего делать. Я вспоминаю газетные статьи и заставляю себя признать тот факт, что сестра не какая-то вырезка из фотографии, а настоящий человек. Человек, который знает Харриет Эванс.

– Сестра, – обращаюсь я к ней как можно более уважительным тоном. – Разрешите спросить вас кое о чем?

– Юбки не должны быть выше одного дюйма над коленом, – резко отвечает она. – И никаких брюк, это строго. Мне неважно, сколько петиций вы подписали.

Нам уже несколько лет разрешают по желанию носить брюки со школьной формой, но я ее не поправляю. Все равно их никто не носит.

– Нет, сестра, дело не в форме. Я хотела спросить вас об одной бывшей ученице.

Ее лицо смягчается.

– Всегда знала, что Антеа Джексон получит премию Лоренса Оливье за «Трамвай».

– Нет, сестра, не про Антеу Джексон. Про кое-кого другого. Не такую известную ученицу. Просто хочу узнать, не помните ли вы Харриет Эванс.

Глаза старой монахини сверкают. Трудно сказать, какие она сейчас испытывает чувства, потому что они всегда немного влажные. Какое-то время мы молча глядим друг на друга. Чем дольше я всматриваюсь в ее глубокие глаза, тем отчетливее замечаю проблеск чего-то. Бледно-белый проблеск, который может быть тенью, призраком или катарактой.

Наконец она медленно заговаривает:

– Откуда тебе известно про Харри?

Правду я ответить не могу, если не собираюсь признаваться в том, что рылась в содержимом ее коробок в машине.

– Я делаю проект, – придумываю я на ходу. – О легализации разводов. Я подумала, что было бы интересно спросить ее мнение по этому поводу.

– Харри написала сочинение, – более мягким тоном вспоминает сестра. – Ее даже послали в Америку, чтобы она прочитала его там.

– Да-да, – соглашаюсь я. – Я слышала об этом. Может, вы могли бы найти это сочинение? Или дать ее номер телефона?

Сестра хмурится в замешательстве, как будто ей попалась сгнившая виноградина.

– Нет, – отвечает она и смотрит на меня так, как будто бы увидела впервые в жизни. – Харриет больше нет с нами.

– Да, я знаю, что она давно закончила школу, но…

Сестра Ассумпта снова трясет головой.

– Она умерла.

Молчание.

– Что?

– Умерла, – повторяет она дрогнувшим голосом. – И этот грубиян – неотесанный болван, ее отец – даже не явился на церемонию прощания. Мать пришла с синяками под глазами. А ее младшая сестренка, Фионуалла Эванс, все глаза себе выплакала. Я уверяю вас. Уверяю.

Она тяжело вздыхает и закрывает глаза.

– Только и он долго не прожил. Скончался через две недели. Упал пьяным в реку, и поминай как звали.

Я уверена, что сестра Ассумпта вот-вот заплачет, и размышляю, не обнять ли ее.

Она роется правой рукой в кармане и тянет за что-то. Пальцы ее теребят ткань изнутри. Глаза ее до сих пор закрыты, и она начинает тихо бормотать что-то себе под нос.

О боже, что она делает?

Я вижу в ее руке связку бусинок. Четки. Розарий. О, слава Богу .

– Сестра?

Но она не слышит меня, а просто перебирает пальцами бусины, повторяя декаду розария. Может, это знак мне уйти? Но я понимаю, что второго такого случая мне не представится. Как часто можно застать сестру Ассумпту одну, когда вокруг никого нет?

Поэтому я просто жду.

Она открывает глаза. Нужно действовать как можно осторожней. Сестра Ассумпта не из тех, кому задают прямые вопросы.

– Вы молитесь за нее, сестра?

– Да, – медленно кивает она. – Пытаюсь.

И после долгого вздоха добавляет:

– Не знаю даже, будет ли от этого какая-то польза.

– Почему?

– Такие, как Харриет, обычно не попадают к Господу.

Что?

– Что вы хотите этим сказать, сестра?

– Они не попадают к Господу, – повторяет она. – Поэтому я молюсь. Молюсь за Харри. Молюсь, чтобы она попала к Нему.

– К кому? – машинально спрашиваю я и едва не ударяю себя по лбу. К Богу. К кому же еще.

Сестра Ассумпта отворачивается от меня – либо ей надоел наш разговор, либо она расстроилась – и кладет руку на ручку двери в свой кабинет.

– Думаю, Он простит ее, – заключает она. – Я знаю, Бог прощает.

И она ковыляющей походкой возвращается в свой кабинет с лимонными стенами и закрывает дверь.

Я бреду к автобусу и сажусь на тот, что отъезжает в 17.15, надеясь, что в нем не будет Ро. Мне нужно обдумать все самостоятельно, без того, чтобы еще и думать, как подавать эту информацию ему. В наших отношениях много недосказанного. Я рада, что мы друзья, но когда мы остаемся наедине, меня охватывает чувство неловкости. Мы теперь «шайка Скуби-Ду», и я все равно что Вельма по отношению к Фионе-Дафне.

«Они не попадают к Господу. Поэтому я молюсь. Молюсь за Харри. Молюсь, чтобы она попала к Нему».

Я сжимаю в кулаке ключи. На меня обрушивается волна тошноты. Неужели сестра Ассумпта имела в виду ведьм? Медиумов?

И тех, и других?

Вместе?

Может, мне тоже заказан путь на небо за то, что я занимаюсь колдовством, или это просто преисполненные подозрительностью разглагольствования глубоко религиозной старушки?

Я снова просматриваю газетные вырезки про Харри, чувствуя себя немного виноватой за то, что украла их. Я скопирую их на сканере отца и верну на место. Я начинаю записывать все, что мне известно, в блокнот, пытаясь разложить сведения в голове по полочкам. Я не хочу рисковать и забыть что-то из рассказанного мне сестрой Ассумптой. При этом я составляю диаграмму, вроде тех, что печатают на задней странице обложки журналов.

Харриет активно поддерживала легализацию разводов, и в первую очередь потому, что ее отец избивал ее мать. Она отправилась в Америку, купила (« проклятую??? » – пишу я) колоду карт Таро и, вероятно, вызвала Домохозяйку, чтобы отомстить своему отцу. Но это привело к хаосу во всем городе. Пошел снег, убежали кошки. Потом она умерла. А вскоре после этого умер ее отец.

Жизнь за жизнь: непосредственная черная магия, не так ли? Отдать что-то большое, чтобы получить что-то большое.

Но какое отношение это имеет ко мне с Лили? Я никогда не хотела, чтобы Лили умерла. Я просто хотела, чтобы она убралась куда подальше, и то лишь долю секунды, по глупости, а не так, чтобы ненавидеть ее всю жизнь. Если Харриет умерла, то почему не умерла я? Может, это случится позже? Если мы вернем Лили, то Домохозяйка заберет меня?

Нет. Нет, это не имеет смысла. Особенно если отец Харриет умер после Харриет.