Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

Вершину последнего холма, за которым начиналась узкая, еле заметная тропа через вересковые пустоши, венчала груда камней. Женщина миновала холм, не останавливаясь, но потом все-таки сдержала шаг. Обернулась через плечо, подняла взгляд на заброшенный алтарь Реи, Матери Богов. Кучка камней обросла грязно-зеленым мхом, сделалась похожа на отрубленную голову сатира.

Над алтарем начал мерцать огонек. На сучьях иссохшего можжевельника висели клочья тумана, огонек был едва заметен. Вскоре огонь погас.

– Нет, мама, – сказала женщина. – Эта жертва не для тебя.

И добавила вполголоса:

– Это вообще не жертва.

Речь шла о корове. Корова брела за женщиной, низко опустив голову. На шее животного не было веревки, но корова не отставала и без понуканий. Ни разу она не встала, как вкопанная, заинтересовавшись едой или желая отдыха. Можно было подумать, что их с женщиной связывает что-то крепче веревок, более властное, чем голод и усталость.

Вереск терся о шерстистые бока.

Вскоре под копытами чавкнула грязь. Змеей тропа скользнула в Лернейские хляби, расплескала болотную жижу. Каким-то чудом кочки выдерживали вес коровьей туши. Местами корова, не разбирая пути, шла прямо по трясине, похожей на травянистую поляну. Кто угодно на ее месте провалился бы, пошел на дно, задирая к небу рогатую башку. Похоже, корову поддерживала опора более твердая, чем скальный гранит – божественная воля, способная на чудо.

Женщина шла беззвучно. Грязь не касалась подошв ее сандалий, не марала одежд. Лезвия осоки избегали встречи со стройными ногами. Комары боялись подлетать к путнице: сесть на нежную кожу, вонзить хоботок, насытиться тем, что текло в этих жилах, было все равно что ринуться в костер и сгореть без следа.

Была ли она красива, эта женщина? О да! Весь ее вид манил зрелой красотой супруги, хозяйки дома, матери семейства. Властная складка меж бровями, строго очерченный рот не портили ее. В конце концов, кого портит власть? Сияние венца в волосах? Аура могущества?!

Всех, скажут те, кто далек от власти. Никого, скажут владыки.

Заслышав трубный рев быка, корова подняла голову. Крик выпи смутил животное. Ложный бык замолчал, к небу вознесся дружный хор лягушек, сопровождаемый флейтой ветра. Там, в вышине, паслись свои стада – кочевое племя туч. Удушливые миазмы вставали над болотами, тянулись к тучам, мечтая стать такими же, очиститься, влиться в косматые громады – и бессильно опадали, расточались, чтобы вновь наполнить воздух ядом.

На островке твердой земли женщина остановилась. Неподалеку росла дуплистая ветла, больная горбунья. Рядом с деревом топь разверзалась черным провалом. Гнилостные воды, расступившись, открывали взгляду ступени из красной меди, поросшие блестящей чешуей. Ведя вниз, в далекие отсветы багрового пламени, лестница извивалась, как если бы была живой.

Из преисподней донесся собачий вой.

– Нет, Аид, – сказала женщина. – Я не к тебе.

Больше она не произнесла ни слова. Стояла, молчала, ждала. Ждала и корова – похоже, животное задремало, забылось сном, похожим на оцепенение. Шелестел камыш. Шелест его терял вкрадчивость, делался громче, настойчивей. Мгла густела, будто горячий воск, вылитый в форму. Трясся от страха зеленоватый свет гнилушек. В нем мелькнул изгиб, извив, петля. Проявилась и исчезла змеиная голова: другая, третья. Казалось, тропа ожила, превратилась в чудовище.

– Ешь, – негромко велела женщина. – Я пришла, как обычно.

Отойдя ко входу в Аид, открывшемуся в неурочный час, она присела на верхнюю ступеньку. Мгла, словно только этого и ждала, лопнула гнилым пузырем, пропуская на островок тугое тело чудовища. Шесть, а может, семь голов уставились на корову. По бокам животного пробежала дрожь, но корова не двинулась с места.

Две змеиные головы прильнули друг к другу, соприкоснулись шеями. Миг, и они срослись: две головы стали одной, вдвое большей, шея сделалась толще. К новой голове прильнула третья, затем четвертая. Вскоре чудовище уже было трехголовым: две обычных, таких как прежде, и одна исполинская, наводящая ужас.

Лернейская Гидра разинула пасть.

Она заглатывала корову медленно, без спешки. Надевалась на добычу, будто перчатка на руку. Сжала в убийственных кольцах, ломая ребра, хотя корова не сопротивлялась, не пыталась вырваться и убежать. Женщина следила за трапезой Гидры без отвращения. На своем веку ей довелось видеть и более страшные сцены.

В недрах преисподней на три голоса лаяла собака – тоже хотела есть.

Прошло немало времени, прежде чем корова превратилась в бугор, упругое вздутие на теле Гидры. Став ленивой, преисполненной сытости, Гидра все же не легла спать прямо здесь. Уползла в туман, огибая горбатую ветлу, сгинула без следа. Напоследок одна из голов чудовища – та, что поменьше – вынырнула из мглы, сверкнула желтым глазом. Можно было подумать, что Гидра запоминает свою кормилицу, откладывает что-то в памяти, распределенной на множество комков слизистой массы в узких вытянутых черепах.

– Ты помнишь, – с уверенностью заявила женщина. – О да, ты помнишь меня.

– Тебя трудно забыть, тетушка, – рассмеялись позади нее.

Когда женщина сорвалась с места? Как изменился ее облик?! Человек не успел бы отследить перемену. Не мать, супруга, хозяйка, но гневная воительница, оживший кошмар стоял лицом к спуску в Аид. Руки воздеты к небесам, между ладонями пляшет белое пламя. Вот-вот сорвется, падет, испепелит…

– Почему ты гневаешься, тетушка? Я напугал тебя?

Пламя пошло красными пятнами, как и щеки женщины.

– Умоляю простить меня, тетушка. Или ты предпочитаешь, чтобы я звал тебя мачехой? Матушкой? Великая Гера, вспомни: я Водитель Душ. Пути Аида – мои пути; здесь я в своем праве. Я редко бываю в этой части царства мертвых. Я не знал, что встречу тебя, о Гера, владычица Олимпа, жена моего царственного отца!

– Хватит, Гермий.

Пламя погасло. Гера опустила руки.

– Хватит, говорю. От твоих восхвалений несет насмешкой. Я готова стерпеть твою отвратительную манеру подкрадываться, но насмешки не потерплю. Даже если в твоих словах не к чему придраться – помни об этом.

Гермий присел на лестницу – ступенью ниже, чем раньше сидела Гера.

– Я слышал, – он играл жезлом: подбрасывал, ловил. Лукавый бог готов был сорваться с места в любой миг, – что кто-то подкармливает Гидру. Чепуха, думал я. Пустая болтовня. Кто рискнет? Я и предположить не мог…

– Это преступление? – с достоинством спросила Гера.

– Нет.

– Ты доложишь об этом Зевсу?

– Не вижу необходимости. Одни подкармливают бродячих собак. Другие – птиц. Третьи кормят Лернейскую Гидру. Что тут такого? Кормят и хотят, чтобы Гидра их запомнила. Отличная идея! Всякому охота, чтобы о нем помнила дочь Тифона и Ехидны. Дочь пленного Тифона и убитой Ехидны. Чудовища тоже помнят добро, в этом можно не сомневаться.