Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

В Аиде нет звезд, сказал мне дедушка Сизиф.

Ненависть была чужой, бессмысленной, нечеловеческой. Я не знал, откуда она явилась, и не хотел знать, куда ушла. В Лернейские болота? В пещеру Ехидны? На остров в седой мгле Океана?!

Я не был создан для такой ненависти. Она переполнила меня, вскипела – и вытекла прочь, как яд из дырявой посуды.

– А вон и мой отец, – не догадываясь о том, что творится в душе изгнанника, Филоноя похлопала меня по руке. – Видишь?

Царский склеп ничем не отличался от прочих, разве что располагался на вершине. Царя я увидел не сразу. Первое, что мне бросилось в глаза – ворота. У склепа были ворота, распахнутые настежь. Не помню, были ли ворота у других захоронений.

Мертвецы запираются на ночь? Мертвецов запирают на ночь?!

– Грабители, – Филоноя правильно поняла мой интерес. – Рядом с усопшими кладут их вещи, украшения, одежду. Все самое лучшее, у нашей семьи – в особенности. Находятся святотатцы, готовые обокрасть мертвецов. Не держать же здесь постоянную охрану? Вот и запираемся.

И выдохнула:

– Мерзавцы! Проклятье на их головы!

Она тоже не была чужда ненависти.

– Где же твой отец?

– Ты смотришь прямо на него.

Не скажи Филоноя, что это царь, я бы принял его за служителя. Человек в темных одеждах сидел прямо на земле. Лица его я не видел, царь сидел ко мне спиной. Он не шевелился, поэтому я его сразу и не приметил.

– Дальше ехать нельзя, – предупредила царевна. – Дальше надо пешком.

И, не дав мне опомниться, соскользнула со спины Агрия.

Позволив Филоное и телохранителю обогнать себя, я привязал коня к кривому стволу можжевельника. Мало интересуясь кладбищами, Агрий всецело отдался поиску пропитания. Когда я двинулся вперед, он поднял голову, уверился, что далеко я не отхожу, и вернулся к прерванной трапезе.

Догнав спутников, я понял, что они не спешат прервать царское бдение. Стоят, молчат. В позе телохранителя я отметил некое беспокойство, но для этого вокруг не было ни единой причины. Наверное, почудилось. Сам беспокоюсь, вот и во всем вижу тайные порывы.

Все-таки царь сидел не на земле, а на куске плотной дерюги. Перед ним стояла чаша с водой. Лежала лепешка, разломленная пополам – точно такая же, какие несла в корзине Филоноя. Две-три стрелки зеленого лука, кучка соли. Край плаща царь накинул на голову, отрешившись от происходящего вокруг.

– Говорите, – после долгой паузы велел он. – Это дозволено.

И повернулся к нам, обнажив голову.

Иобат Второй был похож на дедушку Сизифа. Не чертами лица, но складкой меж бровями, морщинками в уголках глаз, сухим ртом, похожим на шрам. Возрастом он тоже походил на дедушку – я имею в виду те дни, когда дед вернулся из Аида. Будь я ребенком, это сразу расположило бы меня к царю. Но детство осталось за спиной. Я хорошо понимал, что с соседями, тем паче с врагами, Сизиф Эфирский вел себя иначе, нежели с любимыми внуками.

«Ваш дед, волчата, тоже славно погулял в свое время. Не с шайкой, с отрядом. Щипал соседей, аж пух летел! Запомнили его по всей Арголиде. И выше хаживал…»

Уверен, Иобат Второй снискал похожую славу.

– Это ты Беллерофонт? – спросил он, выслушав рассказ дочери.

– Я, господин.

– Тебя прислала Сфенебея?

– Да, господин.

– Сядь, – он указал рукой место перед собой. – В кустах есть вторая дерюга, подстели.

Я повиновался.

– Ешь. Пей.

– Здесь всего одна чаша, господин.

– Пей из моей. Никто не скажет, что я оставил гостя в нужде. У гробницы моих предков? После смерти я не оберусь позора.

Хлеб был кисловатым. Вода – свежей, холодной. От нее ломило зубы. Лук оставил во рту приятную горечь. Не произнося ни слова, Иобат следил за тем, как я ем и пью. Следил и телохранитель: приплясывал на месте, словно ему приспичило по малой нужде. Когда я еще только потянулся к чаше, он сорвался с места, громыхнув доспехом, но Филоноя удержала его. Царевна не хотела, чтобы кто-то мешал нашей беседе.

Ей не хватило бы сил, а может, власти остановить гиганта. Но быстрый взгляд царя уперся в грудь телохранителя, как таран в городские ворота – и створки треснули, подались назад.

– Теперь говори, – велел Иобат.

Что я мог ему сказать? Обходя молчанием скользкие моменты, я поведал царю историю смерти аргосского ванакта – так, как ее хотела бы услышать его старшая дочь. Стена, ночь, подлый убийца. Нож. Камень. Месть сына за отца. Посягательства Сфенебеи на мою честь – тут я запнулся. Меня поддержали взмахом руки: продолжай! Похоже, Иобат хорошо знал привычки дочери.

Что, если и Филоноя такая же? Будет такая же? С возрастом, а? Нет, быть не может. Ликийки самостоятельны, да. Но разве каждая из них таскает на супружеское ложе кого ни попадя? Если даже и каждая, то Филоноя другая.

– Камень, – задумчиво повторил царь. Мои терзания прошли мимо него. – Мой внук убил наемника камнем?

– Да, господин.

– Анаксагор не убьет и муху, увязшую в меду. Я имею в виду, своими руками. Ты лжешь, Беллерофонт. Я не виню тебя: уверен, эту ложь придумала Сфенебея. Она угрожала тебе смертью, если ты скажешь правду?

Я молчал.

– Это ты убил абанта? Отомстил за моего зятя?

Я молчал.

– Есть еще какие-то смерти, о которых ты умолчал? Смерти, которые не состоялись? Умерли на стадии замысла?

Я молчал.

– Отлично, – царь улыбнулся. Отпил из чаши, не чинясь тем, что ее касались мои губы. – Я так и думал. Твое имя говорит само за себя. Это настоящее имя?

– Нет, господин, Это прозвище.

– Как тебя назвали при рождении?

– Гиппоноем.

Я снова лгал. Не знаю, как меня назвали при рождении. Вероятно, никак. Имя Гиппоной я получил в Эфире, став приемным сыном Главка и Эвримеды.

– Чего же ты хочешь, Гиппоной по прозвищу Беллерофонт? Приюта? Службы? Награды? Проси без стеснения. Твое молчание правдивей, чем речь. Это заслуживает вознаграждения. Кроме того, человек, подобный тебе, полезен царям.

– Очищения, господин.

– Очищения? Какая же скверна лежит на тебе?! Убить наемного убийцу – в том нет греха.

– Я убил родного брата. В Аргос я пришел за очищением. К сожалению, ванакт Мегапент не успел провести обряд.

И я беспомощно добавил:

– Он обещал, господин. Клянусь, он обещал!

– Говори, – велел Иобат. – И постарайся обойтись без лжи.

Это далось мне легко.

– Он говорит правду? – царь перевел взгляд на телохранителя. – Я спрашиваю про Аргос. Он и впрямь явился туда убийцей брата? За очищением?

Гигант кивнул. И снял шлем. По лицу телохранителя, суровому лицу воина, текли слезы. Глотка издавала звуки отчаяния, больше похожие на вой крупного пса, чем на речь человека. Смотреть на царя гигант боялся. Вместо этого он смотрел на чашу с водой и остатки лепешки.