Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

Филоноя заплакала. Отец говорил сухо, с отменным равнодушием, но воображению не прикажешь. Царевна ясно видела, как это происходит: нож, удавка, бунт.

– У меня нет сыновей, – продолжал Иобат. Тени бродили вокруг царя, словно наемные убийцы, но приблизиться опасались. – Только дочери. Старшая могла бы принять трон вне зависимости от того, кто станет ее мужем. Принять трон, укрепить власть, подавить мятеж, расправиться со злоумышленниками. Я говорю о Сфенебее. Поздно, она сидит в Аргосе. Остальные дочери, включая тебя, Филоноя, на такое не способны. О чем это говорит?

– О чем, отец?

Вопрос был пустой формальностью. Филоноя знала, к чему клонит царь.

– Твои сестры замужем. Я не оставлю трон их мужьям. Почему? Они не усидят и месяца. Но этот юноша… «Я убью Химеру, – сказал он мне, – потому что я должен это сделать. Твой приказ ни при чем, я сам этого хочу.» Ты понимаешь? Мой приказ ни при чем. Я послал его на смерть, он знал это, но пошел, потому что сам так хотел. Допускаю, что у его отваги имелось не слишком красивое объяснение – великан за спиной, покровительство богов. Но это вряд ли.

– Почему, отец?

– Я слышал, боги избегают столкновений с Химерой. Она жжет их храмы, но олимпийцы делают вид, что ничего не произошло. Гордые олимпийцы, гневные олимпийцы, ревнивые и мстительные. Если так, Беллерофонт должен понимать, что великан может его не спасти. Сгорят оба: смертный и бессмертный. «Я должен это сделать. Твой приказ ни при чем, я сам этого хочу.» Разве это не царская речь?

– К чему ты клонишь, отец?

Иобат вернулся на трон.

– Раньше я был уверен, что он не вернется, – задумчиво произнес царь, барабаня пальцами по подлокотнику. – Сейчас моя уверенность поколебалась. Если он вернется, если Химера будет убита им…

Он наклонился вперед:

– Ты выйдешь за него замуж, Филоноя. И горе мятежникам, восставшим против Беллерофонта, Убийцы Зла [17] Корень «беллер» имеет еще одно значение: «зло». В этом случае прозвище Беллерофонт означает «Убийца Зла». . Полагаю, великан нам тоже пригодится. Ты же хочешь жить долго и счастливо, не так ли?

Афины.

Город, посвященный сероокой воительнице.

Говорят, храмов Афины здесь больше, чем во всей Аттике. Сюда богиня чаще обращает свой взор, здесь она охотней является просителям. Мой последний шанс, последняя надежда. Я обойду все храмы, сколько их ни есть, от главного святилища до захудалого жертвенника. Испробую все способы достучаться до своей суровой покровительницы. Если же меня постигнет неудача…

В таком случае я совершу проступок, перед которым побледнеют былые преступления. Нарушу божественный запрет, отправлюсь за Пегасом вопреки воле Афины, скорой на гнев и месть. Лучше погибнуть, пытаясь исполнить клятву, чем жить, годами скитаясь от селения к селению, без дома и семьи, нося рубище позора. Какая тогда разница, что оборвет мою жизнь: пламя Химеры? копье Афины? нож разбойника?!

Лучше бы богиня отозвалась. Я обещал Филоное вернуться. Еще одна клятва, да. Чудовище и царевна, ненависть и любовь привязали меня к этой жизни двумя золотыми цепями. Я не в силах разорвать их, поэтому мне нельзя умирать.

Снизойди, Дева! Внемли мольбам!

Наверное, я бредил. Разум мутился, словно от ядовитых испарений Лернейских болот, и прояснялся, когда суровое дыхание Борея выдувало дурман прочь. Чувства скакали горными козами от надежды к отчаянью, от готовности сойти в Аид – к страстному желанию остаться в живых.

Химера. Клятва.

Вот что моя клятва – химера.

Стражники в воротах глянули на меня с Агрием в поводу – и отвернулись с показным равнодушием. Люди в колеснице, обогнавшей нас на дороге, успели рассказать караульным об одиноком всаднике. Другой такой вряд ли сыщется на всем Пелопоннесе. О великая Афина! Почему слухи обо мне не доходят до тебя? Почему тебе одной не интересно, о ком это судачат от Пилоса до Иолка? Взгляни краем глаза, прислушайся краем уха; услышь призыв Беллерофонта!

От ворот начиналась широкая улица. Она была вымощена так ровно, что я с непривычки оступился, а Агрий уставился себе под ноги: «Это еще что?» Привыкнешь к роскоши, подумал я, потом трудно отвыкать. Недаром болтают об изнеженности афинян.

Местные храмы повергли меня в удивление. Их было много, больше, чем в Аргосе, но дело не в этом. У входа в первый, что попался мне на глаза, стояла статуя Посейдона. Владыка морей сидел верхом на коне, занеся копье для броска. Посейдон? Никаких сомнений. Кого еще могли изобразить верхом? Не меня же?! Но почему копье, а не трезубец? Может, трезубец Черногривого способен превращаться не только в меч?

А может, ваятель что-то не то наваял.

Перед вторым храмом, стоявшим напротив, воздвигся красавец-Аполлон в окружении муз. Дальше – гневный Зевс с перуном. Где ты, Афина? Болтали, твои храмы тут на каждом шагу… Статуя Афины – без шлема, с непривычно мягкими чертами лица – обнаружилась вскоре, как по заказу. Я бы ее не узнал, если б не надпись на постаменте: Афина Пэония.

Целительница? Никогда бы не подумал.

Храма рядом не было. Одна статуя, а за ней вдоль улицы тянулся длинный приземистый дом. Кстати, наглухо запертый. Я стучал, проверял: никто не вышел.

Пасть на колени? Вознести мольбы? Я решил, что вернусь к Целительнице, если потерплю неудачу в других святилищах – и медленно двинулся дальше, ведя Агрия в поводу. Нас обгоняли. Огибали. Косились. Оглядывались. Никто не пытался со мной заговорить. К этому я привык и лишь отмечал мимоходом.

А здесь у нас что? Крытый гимнасий? В Эфире таких не было, но я видел похожие в других городах. В просветах ажурной колоннады мелькали обнаженные атлеты: разминались, умащивали себя маслами. Перед входом стояла небольшая – в половину человеческого роста – статуя Гермия: жезл, кудри, крылатые таларии на ногах. Юный бог застыл, подавшись вперед, готовый сорваться с места, бежать, лететь…

Награждать? Карать?!

– Прости, чужеземец, что беспокою тебя. Не поможешь ли ты старому человеку?

В пяти шагах от статуи, в тени серебристо-зеленой оливы, чья крона раскинулась так, что могла бы послужить крышей приюту для странников, сидел благообразного вида старец. Лучики-морщинки вокруг светлых, словно выгоревших на солнце глаз. Седая борода щеткой, отлитая временем-ювелиром из драгоценного серебра. Шляпа залихватски сдвинута на затылок, как у молодого. Белый хитон с затейливым орнаментом по подолу.

– Ремешок на сандалии развязался, – старик смущенно улыбнулся. – Мне скоро уходить, боюсь, слетит. Упаду еще. Хотел завязать – не могу нагнуться. В спину вступило, хоть ложись и помирай.