Девин Мэдсон - Мы оседлаем бурю [litres]

– Не хочу, капитан. И не понимаю, почему столько гордых левантийцев позволяют держать себя как собак, довольны жизнью, пока есть еда, вода и можно покрывать кобыл.

– Ты первая сдалась коммандеру Брутусу.

– И я ошиблась! – Ее взгляд метнулся ко мне, щеки вспыхнули. – Я ошиблась, ясно? Так же, как ошиблась в тебе. Я хотела, чтобы ты победил Эску в ту ночь, поскольку ты один помнил, что здоровье тела и здоровье духа – это не одно и то же. Когда одно заболевает, как бы сильно ни было второе, приходит смерть.

Кишава снова смотрела в сторону, куда-то мимо меня, за пределы этого ада. Но она оставила во мне жало, оно жгло своей честностью, и я тяжело сглотнул, страшась ответа, но все же чувствуя необходимость задать вопрос.

– А сейчас?

– А сейчас я знаю, что нет смысла биться за честь, за наши законы и наш дух, если ценой станут одни лишь страдания. Теперь я жалею, что Эска не забрал нас домой. – Кишава встала. – Иди, сражайся за Гидеона. Сражайся за чилтейцев. Но я в этом участвовать не буду.

Она ушла, и, к своему стыду, я дал ей уйти. Я отпустил ее, потому что не нашел слов, чтобы вернуть. В чем бы я ни заверял Гидеона, я был согласен со всем, что она сказала, но не мог этого признать.

Йитти будто и не слышал нашего разговора и смотрел в пустоту, думая о своем, как всегда. Мне было нужно, чтобы он произнес хоть что-нибудь, и я переминался с ноги на ногу, не в силах сказать, какой ответ от него больше всего жду.

– В чилтейской войне погибнет много левантийцев, – наконец начал он. – Но из-за отказа погибнет еще больше. В любом случае, я лучше встречусь с ними с оружием в руках, так что, если таково твое решение, я еду с тобой. Амун слишком болен, но остальные приходят в себя.

В ту же ночь принесли наши сабли и вернули лошадей. Оружие сложили у кострищ, на каждой куче был грубо нарисован символ наших гуртов. Сабли, ножи, луки, дубинки, метательные копья – они собрали все, вернув жизнь в глаза тех, кто был рожден сражаться. По законам нашего народа это единственная цель – сражаться, охотиться, убивать, умирать.

Нашу кучу контролировал Йитти, чтобы не пришлось потом штопать Клинков, подравшихся из-за лучшего оружия, но мое принес Джута.

– Капитан. – Он отсалютовал, когда я взял оружие из его рук. – Я поеду с тобой.

– Ты еще не заклеймен, Джута, – сказал я. – На тебе нет нашего символа, и лошади у тебя тоже нет.

– А как же лошадь Оруна? Или Эски?

От его слов по мне пробежал холодок ужаса.

– Они еще здесь. Их души не свободны. Ты не можешь ехать на их лошадях, ведь это все еще их лошади.

– Тогда лошадь Хаматета. Она…

Я поднял руку.

– Ты не можешь ехать с нами в бой, пока не заклеймен. Таков наш закон, не важно, насколько далеко мы от дома.

– Но, капитан…

– Довольно. Ты должен остаться с Амуном и другими мальчишками.

Джута уже собрался уходить, но путь ему преградил Гидеон.

– У нас есть для него лошадь.

– Гидеон, это не…

– Парень, твой капитан прав. Это против наших законов, и ни один капитан не вправе разрешить тебе участвовать в битве, но я твой гуртовщик, и я говорю, что на этот раз правилами можно пренебречь. Мы далеко от дома, и нам всем нужно что-то, за что стоит сражаться. Ради чего жить.

Я поджал губы, раздраженный тем, что он вмешался, не поговорив сначала со мной. Но за нами наблюдало слишком много глаз, чтобы сказать об этом вслух.

– Если таков твой приказ, Первый Клинок.

– Да. Мальчишка может пока сражаться, а потом мы сделаем его мужчиной.

Остановившись, только чтобы получить мое разрешение, Джута ушел с Гидеоном, следуя за ним по пятам, как новорожденный жеребенок. Я провожал их взглядом, размышляя, не пожалеет ли парнишка о своем выборе, когда в битве на нас падет безжалостный клинок смерти.

Дзиньзо ждал меня в загоне, и мое сердце радостно дрогнуло, когда я увидел его целым и невредимым. Его давно не чистили и не снимали седло, косы в гриве превратились в колтуны, но мои глаза защипало от слез, когда я дотронулся до его шеи и он прижался своей головой к моей. Я выдохнул, провел по его шее рукой, впитывая его тепло и запах. Накатила тоска по дому, но я отогнал ее и снял с мерина седло, собираясь внимательно осмотреть перед выездом. Орун был бы в ярости. Он никогда бы такого не допустил, но его больше не было с нами.

– Не волнуйся, – сказал я Дзиньзо, оглядывая его в поисках потертостей. – Я никому больше не позволю тебя забрать.

Собравшись у костров на ужин, мы узнали, что только Первые Клинки Шетов и Третьи Клинки Намалака отказались сражаться. В этот вечер они сидели в стороне, но среди охватившего остальных странного ликования легко было поверить в будущее, обещанное Гидеоном. Легко поверить, что в конце концов все будет хорошо.

Пока Йитти не нашел Кишаву висящей на дереве у забора. И среди радостных криков, смеха и песен я вернул богам четвертую душу.

Мико

Я надела свое самое лучшее платье. Черные шелковые рыбы плыли по черному шелковому морю, а на рукавах, от плеч до запястий, черной нитью были вышиты молитвы. Даже на поясе-оби черные ленты вплетались в алый, хотя дракон Ц’ая по-прежнему раздирал когтями кровь, его золотые нити поблескивали в свете фонаря.

Снаружи затянули молитвы священники, и то нарастал, то затихал поток шагов, по мере того как люди складывали молитвенные дощечки на ступени, но внутри святилища господствовала тишина. Матушка стояла на коленях рядом с Танакой. Она не переоделась. И не шевелилась. Не говорила. Никому не позволили к нему прикоснуться, даже смыть кровь с его кожи.

Вошел священник – чилтейский священник в серой бесформенной рясе, хотя он был недостаточно высокого ранга, чтобы закрывать маской лицо. Не взглянув на живых, он сразу направился к доминусу Лео Виллиусу, лежащему с противоположной от алтаря стороны. Глаза его были все еще открыты, глядели в потолок, но ничего не видели. Положив на грудь покойника деревянный диск, священник вздрогнул и снова вышел, не сказав ни слова.

Я рискнула посмотреть на матушку, стоящую на коленях с другой стороны от тела Танаки. Его трупа. Трудное слово, но я заставляла себя употреблять именно его, заставляла смотреть на щель между его шеей и головой и твердила самой себе, что он мертв. Танака, мой брат-близнец, мой лучший друг, мой мир. Он умер и больше никогда не вернется.

Я осталась одна.

Меня одолевали мысли: «А что, если?» Если бы только я его остановила. Если бы поехала с ним. Если бы я нашла правильные слова и остановила руку его величества. Если бы только… Но сделанного не воротишь. Он бросил вызов императору и проиграл, и за это погиб. И если я не буду умнее, меня ждет та же судьба.

Мое сердце омывали слезы, но я не позволила им пролиться из глаз. В этот день я потеряла брата, но оплакивать его слишком рискованно. Пока еще рано. Только не сейчас, в первом дуновении надвигающейся бури.