Генри Олди - Золотой лук. Книга вторая. Всё бывает

Кузнецы собрались ядра для пращи отливать?

– …слыхал? «Упорствовал в хуле на олимпийских богов, сочинял про них оскорбительные поэмы и прилюдно зачитывал на встречах с друзьями!» Я не раз бывал с Линосом на общих пирушках. Не было такого!

– Но ты же не думаешь…

– Я не думаю. Я уверен.

Оратор что-то громогласно возвестил, потрясая кулаком. Толпа взревела: многотелая Химера, стоглавый Тифон, готовый изрыгнуть пламя на отступника. Что бы ни сказал обвинитель, горожане это приветствовали. Жаль, те, чей разговор я подслушивал, воздержались от комментариев. А может, я просто не расслышал их за ревом толпы.

– …предупреждение, – донеслось до меня, когда горожане поутихли. – Для других. Для нас с тобой. Не распускайте, значит, язык.

– И ты не боишься об этом говорить?!

Голос спрашивающего дрогнул.

– С тобой? Не боюсь. А что, должен?

– Хочешь меня оскорбить? По-твоему, я способен на донос?!

– Любой способен. Но не любой рискнет. И только глупец станет этим грозить перед тем, как донести.

– Глупец вроде Линоса?

– Да.

– К счастью, мы с тобой не из таких.

– Воистину так. Значит, мы оба в полной безопасности.

Оратор завопил, толпа откликнулась. Собеседники понизили голоса, я с трудом разбирал отдельные слова, не в силах уловить общий смысл. На помосте оратор обратился к кузнецам ( палачам?! ), те в ответ кивнули. Стражники вытолкнули связанного человека вперед, тычками и пинками принудили упасть на колени. Один схватил беднягу за волосы, запрокинул голову назад.

Я видел, как на тощей шее судорожно дергается острый кадык. Ходит туда-сюда, словно приговоренный глотает одно за другим последние мгновения жизни. Линос, вспомнил я. Его зовут Линос. Я повторял имя несчастного, словно это имело какое-то значение.

Второй стражник резко выдернул кляп изо рта Линоса вместе с парой окровавленных зубов. Линос попытался закричать, но палач ловко сунул ему в рот пару крючьев и принялся раздвигать, распяливать челюсти под надсадный хрип бедняги.

До меня наконец дошло, что сейчас произойдет. Я не мог в это поверить, но знал, сердцем чуял: моя догадка верна. У меня на родине смерть как таковую не считали особо серьезным наказанием. Под справедливым возмездием за преступление, заслуживающее казни, понимали только мучительную смерть. В первую очередь это относилось к рабам – их топили или побивали камнями. Свободных людей сбрасывали со скалы; рубили головы, пронзали сердце копьем. Если имелись смягчающие обстоятельства, предлагали покончить с собой: броситься на меч, повеситься, выпить яд.

Но еще никто! Никогда…

Стражники держали крепко: не вырваться. Первый все продолжал тянуть за волосы, второй наступил на связанные за спиной руки казнимого, придавил к помосту, вцепился Линосу в плечи. Подошел второй палач, окинул взглядом примолкшую толпу, словно намечая следующую жертву. Не торопясь поднес к разорванному крючьями рту закопченный ковш.

Медленно наклонил.

Расплавленный свинец походил на тусклое серебро. Став жидким, онобрел грозный, мрачный блеск. Металл гневался, не одобрял приговор, не желал течь в человеческую глотку, пытался застыть по дороге…

Не вышло.

Тяжелая струйка упала в живой сосуд. Человек отчаянно задергался, захрипел. Лицо и шея Линоса налились густым багрянцем. Казалось, кожа вот-вот лопнет, кровь несчастного брызнет наружу, пятная палачей и стражников. Я увидел пар, а может, дым; услышал шипение, страшное клокотание.

Свинец продолжал течь.

Кадык на шее в последний раз судорожно дернулся и застыл. Казнимый обмяк. Все? Мучения бедняги закончились, он был уже на пути в Аид. Или в небо? Филоноя говорила, у душ ликийцев после смерти отрастают крылья. Отвернувшись, я пошел, нет, побежал, глухой к ропоту возбужденной толпы. В последние дни я видел много смертей. Но даже изувеченные тела, оторванные руки, ноги и головы не вызвали у меня такого тягостного чувства, как эта казнь.

В конце концов, людей в Чаше Артемиды убило чудовище. Такова его природа. То, чему я стал свидетелем на площади, сделали люди.

Неужели такова природа людей?

Ночь. Палуба. Качка.

Хлопает парус.

Да, говорю я. Да, Филоноя, ты права. Кто в такое поверит? Я и сам-то себе не верю. Остров? Великан? Радуга? Иногда кажется, что все это придумал какой-то изобретательный негодяй.

«Почему негодяй? – Филоноя удивлена. – Почему не доброжелатель?»

Я не согласен. Я возмущен. От моего негодования с неба градом сыплются звезды. Доброжелатель? Моим врагам такого добра полные руки! И даже врагам я его не пожелаю…

«Остров, – повторяет Филоноя. – Великан. Радуга.»

Мечтательно щурит глаза:

«Каллироя. Я правда похожа на нее?»

Правда.

«На нимфу? Дочь Океана?»

Да. Очень похожа.

«Соблазнитель! – царевна смеется. – Девичий угодник! Какая женщина не придет в восторг от того, что ее сравнивают с океанидой? С Прекрасно Текущей?! Хитрец, ловкий охотник…»

Охотник? Я?!

«Кто же еще? Ты знаешь, как доставить удовольствие намеченной добыче…»

Мы беседуем, сидя на палубе, каждую ночь. Это гораздо приятнее, чем разговаривать с мертвым абантом. Во-первых, Филоноя живая. Во-вторых, этот разговор уже состоялся. Перед отплытием царевна нашла меня в порту. Призналась, что сбежала из дворца, желая увидеть меня. Попрощаться, нет, пожелать удачи. Прощаться она не хотела. Мы гуляли по берегу, набрав полные сандалии песка. Болтали о пустяках, делали вид, что кроме пустяков в нашей жизни ничего больше нет. Так боятся прикоснуться к открытой ране.

Ты решилась первой, царевна.

«Хрисаор, – спросила Филоноя, вертя в пальцах темно-серую гальку. – Там, возле Чаши Артемиды, ты назвал имя: Хрисаор. Я задала тебе вопрос: «Откуда ты знаешь его имя?» Ты ответил: «Это длинная история.» Тебе не кажется, что пришла пора начать эту длинную историю? Если не начать, мы никогда не доберемся до ее конца.»

Я начал. Я был скован, косноязычен, но постепенно разговорился. Выложил все без остатка, начиная с детских снов и заканчивая троицей «лепешечек», прыгающих по сверкающей воде к горизонту.

«Сразу три? – Филоноя побледнела от изумления. – Тремя правыми руками?»

Я кивнул.

«Разве так бывает?!»

Бывает, вздохнул я. У трехтелых великанов, даже если им отроду неделя – еще как бывает. И болтают без умолку.

«А Каллироя стала его женой? Хрисаоровой?»

Я пожал плечами. Раз родила, значит, стала. Одежду стирает, сам видел. Про коров знает, про пастуха. Жена, никаких сомнений.

«Все ты врешь, – Филоноя засмеялась. Смеющаяся, с румянцем, вернувшимся на щеки, она было чудо как хороша. – Нимфа на меня похожа, великан на тебя; нимфа стала его женой… Сватаешься, да? Ко мне еще никто так не сватался. Трехтелый великан? «Папа, смотри, как я умею!» Так прямо и скажи: хочу от тебя трех сыновей…»