Генри Олди - Золотой лук. Книга вторая. Всё бывает

Химера дождалась. Услышала, откликнулась.

Святилище Главк Эфирский велел заложить, не спросясь сына. Да и то, с каких пор правители земель и городов интересуются мнением сыновей, намереваясь воздвигнуть храм? Мнение богов – это да, это понятно. Впрочем, у оракулов, пифий и прорицателей на сей счет один ответ: божество благословляет. Больше храмов – больше надежды на вышнее покровительство.

В городе шептались: мол, правильно, но зря. У этого сына мог бы и спросить.

Главк сыну не сказал, а сын и вовсе был занят другим. Уже вся Эфира знала, что возле театра ставят новое святилище, а Беллерофонт гонял в небесах верхом на Пегасе, мучил копьями соломенные чучела и был похож не на героя, а на одержимого. Для такого мир, сколь бы велик он ни был, сошелся в точку, в цель, которую достичь – и можно умереть смеясь.

– Почему возле театра? – спросил Главк зодчего, изучая план.

– Дело не в театре, – объяснил зодчий. В доказательство своих рассуждений он водил острым стилосом по разрисованному куску тонкой кожи. – Вот дорога к Сикиону. Направо – храм Аполлона. Выше – водоем, там строить нельзя. Еще выше, рядом с гимнасием – храм Зевса Корифея. Статуя Зевса, как и статуя Аполлона, сделана из меди.

– Отец и брат, – догадался Главк. – Хорошее соседство. Ты поставишь третью медную статую?

Зодчий отрицательно замотал головой.

– Медная статуя оскорбит богиню, – он торопился объяснить, прежде чем Главк заподозрит, что его обвиняют в скупости, и разгневается. – Дело не в стоимости меди. Дело в том, что это будет третья медная статуя подряд. Получится, что между Афиной и ее великим отцом уже стоит Аполлон. Такую ошибку допустили в Пилосе. Святилище рухнуло на третий месяц. Обрушение произошло без видимой причины. Спросили оракула, тот ответил: ревность богов превосходит ревность людей…

– Я понял, – Главк махнул рукой. – Продолжай.

– Я поставлю статую из дерева и камня. Те части тела богини, которые останутся обнаженными, я сделаю из белого мрамора. Это будет чистейший мрамор без единой темной прожилки! Все, что скроет одежда, я вырежу из дикой груши. Одеяния Афины распишут ярчайшими красками, а местами покроют позолотой. Медным будет только шлем…

Главк цокал языком, дивясь таланту зодчего.

– Шлем, – зодчий заливался соловьем, – я сдвину на затылок, чтобы открыть лицо богини. Нащечники образуют козырек над божественным лбом, устремляясь вперед. На шею свисает кожаная полоса, для нее я возьму бычью кожу. Основа гребня смещена вперед: во-первых, так делают шлемы у нас в Эфире, во-вторых, так не будет казаться, что шлем отягощает стройную шею богини…

– Я понял, – повторил Главк.

Зодчий тоже понял. Что именно? Ну, увлекся. Басилею прискучило слушать.

– Копье, – сменил тему правитель. – Узда. Как с этим?

– Копье вложим в левую руку. Уздечку в правую, пусть свисает до земли.

– Одобряю. Жрецы уже придумали название?

– Да, господин мой.

– Какое?

– Храм посвятят Афине Халинитиде. Афине-Всаднице, Афине Обуздывающей.

– Разумно.

«Ревность богов, – вспомнил Главк слова оракула, – превосходит ревность людей.» Лучше уж всадницей назовут богиню, приписав честь обуздания Пегаса могучей дочери Зевса. Если так назовут смертного Беллерофонта, это может навлечь немилость богов на последнего оставшегося в живых сына.

Сизиф, отец Главка, любил дразнить бессмертных. Главк, сын Сизифа, не любил.

– Стройку надо закончить к началу осени, – Главк встал, показывая, что разговор окончен. – Нужды в средствах ты не испытаешь, но уложись в срок. Когда я соберусь на моления о приплоде, по дороге в храм Гермия Благодетельного я хочу проехать мимо святилища Афины Обуздывающей. Вероятно, я даже задержусь в этом святилище, принеся там первые жертвы. Тем самым я открою новую традицию молений, прося сразу и за овец, и за лошадей. Тебе все ясно?

Поклонившись, зодчий быстрым шагом вышел из мегарона.

Он успел в срок, это Главк не успел. На рассвете, когда заспанные конюхи готовили упряжки басилея и его спутников, а рабы, протирая слипающиеся глаза, вкатывали на двор колесницы, гнали барашков, предназначенных для заклания, и тащили амфоры с вином, кули с ячменной мукой и священные кубки – Гермий уже встал над своим собственным храмом, возгласив:

«Алале!»

Правитель Эфиры хотел быть первым, кто войдет в новое святилище Афины Обуздывающей, как покорный паломник. Главк не знал, что его опередили. Не покорной паломницей, но владычицей, часть природы которой составляла эта постройка, Афина с полуночи бродила от колонны к колонне, касалась пальцами холодного алтаря и подолгу задерживалась у статуи.

Дерево. Мрамор. Копье и узда.

Глядя на себя, Афина кусала губы.

Боевой клич набатом рушился с небес. Разносился по всей земле – по всем землям, сколько ни есть. Летел ураганом, накатывал штормовыми валами. Казалось, само небо гневается, негодует, вызывает врага на бой. Хотелось стать муравьем, забиться в щель, зажмуриться, заткнуть уши…

Мы и прятались: я да Пегас. Где? Под дикой яблоней на склоне горы, чуть выше храма. В какой-то момент я не выдержал, зажал уши ладонями. Тише не сделалось ни на комариный писк. Запоздало я сообразил, что продолжаю слышать вопли Гермия ушами Пегаса. Наверное, я понял это давно, еще в первых полетах, просто не задумывался, боясь признаться даже самому себе.

Закрыть глаза?

Толку-то, если я все равно буду видеть, и известно чьими глазами?

Гермий разошелся не на шутку. Не знай я, что бог честно исполняет мой замысел – ни на миг бы не усомнился, что он собрался воевать всерьез. Но даже зная всю подоплеку, я то и дело ловил себя на мысли: Гермий настолько увлекся, так себя распалил, что едва заявится Химера – не удержится, ринется в бой.

Помощь бога? Она пришлась бы кстати: я отчаянно нуждался в чуде. Нуждался, но не надеялся на чудеса. Притворство – природа Гермия. В этом деле он лучше всех. Кто угодно поверит: хоть Химера, хоть я.

На то и расчет.

Я поправил длинный чехол из дубленой бычьей кожи, поудобнее пристроил его на спине Пегаса, сразу перед собой. Чехол удерживал широкий ремень, который плотно облегал мою поясницу. Если уроню, потеряю – все дело псу под хвост.

Впрочем, удача наша и так висела на волоске.

– …вот, готово.

Мастер Акамант вышел из кузницы. Изделие он нес перед собой, уложив на полусогнутые руки. Не заметно было, чтобы кузнец особо напрягался. Я тихонько выдохнул с облегчением.

Справлюсь!

Принял заказ – и непомерная тяжесть рывком дернула мои руки к земле. Пальцы не выдержали, разжались. Заказ глухо ахнул оземь, ощутимо промяв утоптанную глину.