Алексей Цаплин - Крылья войны [litres]

Возвращаемся.

Ну как, вы оценили нашего Толика? Нет? Не дошло? Тогда еще раз: апрельский (майский) прифронтовой аэродром в виде бывшего колхозного выгона. До военторга и прочих благ армейской цивилизации – километров сто. Все живут в землянках и палатках. Холодная вода бывает, если ее кто-нибудь привезет. «Пожарка», например. Горячей воды нет априори. Утюгов нет, столы и прочие ровные поверхности – в дефиците. В избытке только грязь всех видов сортов и оттенков.

Снова не оценили? Тогда ставлю задачу – поменяйте колесо на личном автомобиле (самостоятельно, своими ручками, а не с помощью работников шиномонтажа), а потом подшейте края нескольких белых хлопчатобумажных салфеток для праздничного стола. При этом воды (помыть руки), утюга (разгладить ткань), швейной машинки (да что там – иголки с нитками!) и всего прочего не предусмотрено. Как и самой ткани.

Оценили? Во! И я о том же. У Толика всегда был вид, будто он только вернулся со строевого смотра. Вероятно, поэтому отказов оружия на «шестерочке» не было. Совсем (ну, почти совсем). Пушки и пулеметы переставали работать только после полного расходования боекомплекта.

Представляю дальше – наш Игорек. Точнее – моторист техник-сержант Петров. Мечтатель и молчун. Из Горького. Это в пику гражданам из Калифорнии. После школы пошел на завод и затем на курсы мотористов. Отработал немного на производстве. Потом с началом Войны был направлен в ШМАС в соответствии со специальностью. О чем мечтал этот невысокий белобрысый парнишка, я не знаю. Может, о своей невесте (а чего – натуральный блондин, голубоглазый и ресницы как у девчонки), а может, о Гренаде или Плутонии. Он вообще-то малый неразговорчивый, а расспрашивать, когда человек не хочет разводить тары-бары, это все равно, что в унавоженных сапожищах на белую скатерть влезть. Еще отмечу, дело он свое знал и качественно выполнял. Ну а то, что из сальника винта масло сочилось – так это дефект всей моторной техники в Союзе. В полевых условиях прокладку можно было заменить берестой и спрессованным мхом (а что вы улыбаетесь? на час или полтора хватало). Недаром даже спустя полвека ходила шутка, что если на нашенской машине переставал травить сальник, то, значит, кончилось масло. Да, еще замечу что на моей «шестерке» на лобовом стекле налет был меньше, чем на «семерке» Андрея. Все равно тот же самый Муса между мечтательной задумчивостью и ленивой сонливостью разницы не наблюдал, и иногда шумел на бедного Игорька по поводу и без оного.

Еще для обслуживания наших пепелатцев «по вызову» прибегали «радиолюбители» – специалисты по связи. По прозвищу «Резистор» и «Триод». Почему-то их здесь звали радистами, хотя они обслуживали все виды связи, в том числе и телефонную, и почти полностью – электрику полка. За несколько визитов шумы, шипение, щелчки и прочее они устранили «на ноль». Как? Так я же писал выше – радиолюбители. В отличие от пацанят, которые познакомились с подобной техникой только в армии, а до этого ничего сложнее керосиновой лампы в руках не держали, наши «спецы» в свои пятнадцать-шестнадцать лет слушали папанинцев и челюскинцев, общались с «Северным полюсом». Сам Кренкиль не погнушался бы пожать им руки, назови они свои позывные. Экранирование и «заведение «массы» на корпус» сотворили чудо, о котором остальные могли лишь мечтать, – «чистую» связь. Передатчики стояли на машинах звеньевых и комэска. У остальных – только приемники.

С позывными была целая история. Из штаба нас стандартно с изменением раз в пару недель приходило наименование, то «орлы», то «соколы», то еще что-нибудь в этом роде. Хорошо, что хоть «петухами» не окрестили! А после штатного позывного шел номер машины. Если вызов – «орел ноль шесть» еще переносимо, что надо было отвечать на обращение «Шестерка»? Пришлось давить авторитетом и кулаком в печень (не сильно – только обозначить) – чтобы сменить «шестерку» на «шаху» или на «Грача». Игральные карты в полку были не сильно распространены (больше в почете домино), и что шестерка пик – это «шаха» почти никто не знал. Зато позывной «Грач» прижился. Как и «грач шесть».

Комполка сам же сказал, что следует разработать личные позывные. На том, чтобы в слове была буква «р», он тоже заострил внимание. Ну а чего такого, – в моем мире наши штурмовики были «Грачами». Так что я только поддерживаю традицию. Вернее, начинаю. Санька и Гришка стали «Грач десять» и «Грач двенадцать». А в том, что их начали называть «грачатами» – чур, я не виноват!

Что еще добавить? Скажу, что встретили нас технари настороженно и недоверчиво. Ну что – это стало вполне оправданно: вид у нашей команды был далеко не бравый и не очень воинственный. Вот точно – «грачата». Едва лишь оперившиеся (и не утратившие пуха). Вот как студенты-курсанты военной кафедры, которых только-только привезли на сборы в матерую воинскую часть. Потом, через некоторое время, Муса поведал еще одну причину – я у него был третьим пилотом, а у некоторых экипажей сменилось по пять летунов.

Попытка в столовой развести звенья пилотов – командиры за своими столами, сержанты за своими, – встретила наше стойкое неодобрение. После консультации с командованием и командирского рыка майора Храмова стали ставить общий стол для каждой эскадрильи и еще один для штаба и всех остальных. Опостылевшая в учебно-тренировочном центре пшенка сменилась картошкой, макаронами и гречкой. Появились в достатке рыба, свинина и говядина. Баловали нас печенкой. Кроме того, в рационе появились масло, яйца; иногда даже сыр и колбаса. Не помню, какой номер усиленного пилотского пайка нам выдавался, но по сравнению со всеми остальными мы просто жировали. Наши тощие сержантики начали понемножку округляться. Даже возникла необходимость замены штанов и гимнастерок в связи с увеличением линейных и угловых размеров их тушек. По утрам на входе в столовую нас встречал крайне доброжелательный военврач второго ранга Бородулин с кем-нибудь из своих очаровательных ассистенток и ласково предлагал – угадайте, что? – правильно, – столовую ложку рыбьего жира.

По прибытии в ШАП познакомился с начальником особого отдела полка. В течение недели после нашего нашествия, растормошившего сонную грусть «поляны» и опушки лесочка, он по одному приглашал нас к себе на беседу «по душам». Причем в моем случае просто сели за стол, поговорили «за жизню». Даже чаем угостил. Кипяток в одном месте у меня никогда не застаивался, потому не удержался и похвастал, что умею печатать на машинке. Правда, клавиатура у этого железного агрегата была «убийственная». Чтобы «пробить» знак, требовалось реально так стучать кистью. К своему стыду, стараясь показать, какой я молодец и как быстро могу набирать текст, наляпал опечаток почти в каждой строчке. А еще похвалился, что знаю самбо и изобразил прямо за столом болевой на кисть.