Владимир Аренев - Время жестоких снов [сборник litres]

В подворотне, мимо которой я проходил, стоял мой сосед и одноклассник Прусак и держал за руку свою младшую сестру Мышку. Я остановился, вынул наушники.

– Хай, Прусак. Привет, Мышка.

– Блер-р-п-п-п, – сказала Мышка и заплевала себя, потому что у нее разошлась верхняя губа.

– Привет, Ярек, – сказал Прусак. – Идешь в шулю? [27] От нем. die Schule – школа. ( Примеч. пер. )

– Иду. Ты – нет?

– Нет. Ты же слышишь? – Прусак махнул в сторону Манювки и вообще – на север. – Черт его знает, что может случиться. Настоящая, брат, война.

– Факт, – ответил я. – Слышно, что сила силу ломит. Ху’з файтинг хум? [28] Кто с кем сражается? ( англ. ) ( Примеч. пер. )

– Кайнэ анунг [29]. Да и какая разница? Я ведь не оставлю Мышку одну, нет?

На третьем этаже из-за открытой балконной двери слышались крики, вопли, звуки ударов и писклявый плач.

– Новаковский, – пояснил Прусак, проследив за моим взглядом. – Лупит жену, потому что та записалась к Свидетелям Иеговы.

– Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим [30] Исх. 20 : 3. ( Примеч. пер. ) , – кивнул я.

– Что?

– Урп-п-пль, – сказала Мышка, кривя мордашку и прищуривая единственный глаз, что у Мышки означало улыбку. Я легонько взвихрил ее волосенки, реденькие и светлые.

Со стороны Манювки раздались взрывы и яростный лай пулеметов.

– Я пошел, – сказал Прусак. – Нужно еще на кухне окно лентой заклеить, а то снова вылетит стекло. Бай, Ярек.

– Бай. Пока, Мышка.

– Бирп-п-п, – пискнула Мышка и брызнула слюной.

Мышка некрасивая. Но мы все любим Мышку. Я тоже. Мышке шесть лет. Ей никогда не исполнится шестнадцать. Чернобыль, как вы правильно догадались. Мать Прусака и Мышки как раз лежит в больнице. Нам всем интересно, что родится. Нам очень интересно.

– Ты кошка драная! – орал наверху Новаковский. – Жидовка проклятая! Я тебе из башки язычество твое повыбью, обезьяна ты рыжая!

Я включил уокмен и побежал дальше.

На Новом Рынке людей почти не было. Владельцы магазинов запирали двери, опускали железные жалюзи и решетки. Открыт был только «Макдональдс», потому что «Макдональдс» экстерриториален и неприкасаем. Как обычно, там сидели и обжирались корреспонденты медиа-концернов и телегруппы разных телестанций. Открыт был также книжный магазин «Афина», принадлежащий моему знакомцу Томеку Ходореку. Я бывал у Томека часто, покупал у него из-под прилавка разную контрабанду, самиздат и самопалки, запрещенные Курией. Кроме книжной деятельности Томек Ходорек занимался также изданием популярного журнала «Гуляка», местной мутации «Плейбоя».

Томек как раз стоял перед книжным и смывал растворителем намалеванное на витрине: «БУДЕШЬ ВИСЕТЬ, ЖИД».

– Приветствую, Томек.

– Здрав будь, Ярек. Кам инсайд! [31] Заходи внутрь ( англ. ). ( Примеч. пер. ) Есть «Мастер и Маргарита», издательство «Север». И «Жестяной барабан» [32]Грасса.

– Есть и то, и другое, старые издания. Отец спрятал, когда жгли. Салмана Рушди получил?

– Получу через пару недель. Отложить?

– А то. Пока. Спешу в школу.

– Аусгерехнет сегодня? – Томек махнул в сторону Манювки, откуда доносились звуки все более яростного обмена огнем. – Да на хер школу, возвращайся домой, санни бой [33] Солнечный мальчик ( англ. ). . Inter arma silent Musae [34].

– Audaces fortuna iuvat [35], – сказал я без уверенности.

– Ёр бизнес [36]. – Томек вынул из кармана чистую тряпочку, плюнул на нее и вытер стекло до глянца. – Бай.

– Бай.

Перед штаб-квартирой масонской ложи «Гладиус», рядом с памятником Марии Конопницкой [37], стояла полицейская машина с установленным на башенке М-60. На постаменте памятника виднелась надпись краской: «УНЗЕРЕ [38] Наша ( нем. ). ( Примеч. пер. ) КОБЫЛА», а чуть ниже: «ПРОРОК КОБЫЛА НЕ ССАТЬ ДЕБИЛЫ». Рядом с памятником был пропагандистский биллборд, а на нем, за стеклом – фотографии, изображавшие разрушение могилы писательницы на Лычаковском кладбище.

Я пошел улицей Элигиуша Невядомского, бывшей Нарутовича [39] Элигиуш Невядомский (1869—1923) – польский художник крайне правых взглядов, убийца Габриэля Нарутовича (1865—1922), первого польского президента. ( Примеч. пер. ) , пробежал вдоль стены закрытой текстильной фабрики. На стене висел огромный плакат, где-то девять на девять, изображающий покойную мать Терезу. На плакате кто-то написал спреем большими буквами: «ГЕНОФЕВА – ЗАРАЗА». Я свернул на улочку, ведущую к Черной Ганче.

И наткнулся на белокрестов.

Было их человек двадцать, все бритые как залупы, в кожаных куртках, оливковых футболках, мешковатых штанах «вудлэнд камо» и в тяжелых десантных берцах. Пятеро, вооруженных «узи» и контрабандными полицейскими «геклер-кохами», сторожили мотоциклы. Один малевал звезду Давида на витрине магазина Малгошки Замойской. Другой, стоя посреди улицы, держал на плече магнитофон «Шарп» и дергался в ритме «Спасителя», хита группы «Мегадет» из альбома «Потерянные в вагине». И песня, и диск были запрещены.

Остальные белокресты занимались тем, что вешали чувака в лиловой рубахе. Чувак в лиловой рубахе выл, бился и дергал связанными сзади руками, а белокресты толкали его, пинали и волокли к каштану, с ветки которого уже свисала элегантная петля из телефонного кабеля. На тротуаре лежал большой пластиковый мешок в красно-синюю полоску. Рядом с мешком валялись разноцветные блузки, леггинсы, гольфы, куча упаковок с чулками, видеокассеты и видеокамера «Панасоник».

Белокрест с «Шарпом» на плече сделал несколько шагов ко мне, преграждая дорогу. К лодыжке его был пристегнут узкий «нож выживальщика». Несколько человек сзади отрезали мне путь к отступлению.

«Прощай, Джули, – подумал я. – Прощай, уокмен. Прощайте, дорогие мои передние зубы».

– Эй! – вдруг крикнул один из белокрестов. – Красавчик! Это ты?

Я узнал его, несмотря на бритую башку и цирковую одежку. Это был Мариуш Здун по кличке Лис. Сын гинеколога, одного из самых богатых людей в городе. О старом Здуне говаривали, что он состоит в контрольном совете «Арт-Би Интернэшнл АГ» и что у него пай в «Четырех Сестрах».

– Менда, оставь его в покое, – сказал Лис этому, с «Шарпом». – Я его знаю, это мой друган, добрый поляк. Я с ним в школу ходил.

Так оно и было. Лис некоторое время ходил в нашу школу. Я давал ему списывать. Без видимых эффектов, потому что читал Лис едва-едва.