Владимир Аренев - Время жестоких снов [сборник litres]

– Все, все, Аня. Все хорошо. Не плачь. Теперь ты в безопасности.

Хрен там.

В западной части парка взлаяли ручные пулеметы, грохнули гранаты. С обеих сторон раздались боевые крики.

– Форвартс! Готт мит унс!!! [79]

– Лету-у-ува!!!

Этого еще не хватало. Обоим воюющим сторонам пришла в голову одна и та же мысль, и мыслью этой было наступление. Что хуже, какой-то доморощенный Гудериан [80] Хайнц Вильгельм Гудериан (1888—1954) – чрезвычайно удачливый и умелый военачальник, военный теоретик, принимал участие в Первой и Второй мировой войнах. из Фрайкора решил вести свой блицкриг прямо на нашу воронку, чтобы ударить шаулисам во фланг.

Мы прижались к земле, распластались, словно насекомые, между плитами и арматурой.

– Фойер фрай! – орал кто-то у самой воронки. – Фердаммт нох маль, фойер фрай! Шиесс дох, ду хуренсон! [81]

Дальнейшие вопли заглушила яростная серия из М-60 – так близко, что я слышал, как гильзы градом сыплются на бетон. Кто-то крикнул, ужасно крикнул. Только раз – и сразу утих. Сапоги скрежетали по бетонной крошке, гремела канонада.

– Цурюк! – кричал кто-то наверху, из глубин парка. – Беайлунг, беайлунг! Цурюк! [82] Назад! Быстрее, быстрее, назад! ( нем .) ( Примеч. пер. )

– Лету-у-ува!

Ну конечно, подумалось мне. Зелигаускас контратакует. И тоже прямо на нашу воронку, мазафака.

Неподалеку от воронки залаяли АК-74, не так, как М-16 Фрайкора, тупее, громче, а на них сразу же наложился грохот гранат и рвущие уши взрывы мин.

– О Иису-у-усе! – безумно завыл кто-то у самого края воронки.

Анализа, лежавшая рядом со мной, тряслась, скорчившись; тряслась так сильно, что мне приходилось прижимать ее к бетону, иначе эта дрожь вскинула бы ее над землей.

– О, И… сусе-е-е! – повторил кто-то рядом, тяжело опал на край воронки и скатился прямо на нас. Анализа вскрикнула. Я не стал кричать, потому что онемел от страха.

Был это шаулис, без шапки; светлые, будто солома, волосы его были покрыты кровью. Кровь заливала левую глазницу и всю шею. Казалось, что под мундиром у него алая футболка. Он лежал на дне воронки, свернувшись, в коротких судорогах скреб грязь сапогами, потом перевалился на бок, завыл, жутко застонал и открыл глаз. И взглянул на меня. И крикнул, давясь кровью. Зажмурился, лицо у него тряслось.

Не помню, говорил ли я об этом. Я не красавчик. Чернобыль, сами понимаете. Генетические изменения.

Ничего с этим не могу поделать. Ничего.

Генетические изменения.

Шаулис открыл глаз и снова взглянул на меня. Спокойней. Я улыбнулся. Сквозь слезы. Шаулис тоже улыбнулся. Я бы хотел верить, что это была улыбка. Но я не верил.

– Пить… хочу… – сказал он отчетливо. По-польски.

Я в отчаянии глянул на Индюка, а Индюк в таком же отчаянии глянул на меня. Оба мы в абсолютном отчаянии глянули на Анализу. Анализа беспомощно пожала худенькими плечиками, а подбородок ее нехорошо трясся.

Неподалеку от нашей воронки с грохотом разорвалась ручная граната, засыпая нас крошкой. Мы услышали дикий ор, а потом – резкую серию из «ингрэма». «Ингрэмы» высокоскорострельны, и серия прозвучала так, словно кто-то разодрал над нами гигантское полотно. Вверху что-то зашебуршало, крикнуло: «Шайссе!» – и скатилось на нас.

Мы снова присели.

То, что на нас скатилось, было добровольцем из Фрайкора, одетым в пятнистый комбинезон – яркий, но совершенно бесполезный в городских боях. Вся грудь комбинезона, от висевшего на шее уоки-токи до декорированного футлярчиками пояса, была темно-красной от крови. Доброволец скатился на дно воронки, странно напрягся и выдохнул, при этом большая часть воздуха ушла, булькая, сквозь дыру в груди.

– Пить, – повторил шаулис. – О, Иисусе… Пить… Воды-ы!

– Вассер, – забулькал доброволец, очень невнятно, потому что рот его был забит кровью и песком. – Вассер… Битте… хиль… фе, битте… Хильфе-е-е! [83] Воды. Воды… Пожалуйста… помо… гите, пожалуйста… Помоги-ите! ( нем .) ( Примеч. пер. )

Анализа первой заметила характерную форму, распирающую рюкзак добровольца. Потянулась, разрывая застежки, и вытащила бутылку кока-колы. Индюк взял ее и умело сорвал крышечку о выступающий из земли кусок арматурины.

– Как думаешь, Ярек? Можно им дать?

– Нельзя, – ответил я, а с голосом моим происходило что-то странное. – Но нужно. Нужно, сука.

Сперва мы дали шаулису – в конце концов, какой-то порядок должен быть, а он оказался в нашей воронке первым. Потом, сперва вытерев ему губы платочком, мы дали попить добровольцу из Фрайкора. А потом мы очистили от крови горлышко бутылки и сделали по глотку сами – Анализа, Индюк и я.

Вокруг на миг почти стихло; щелкали одиночные выстрелы, ровно лупил М-60 со стороны стадиона. Доброволец из Фрайкора вдруг напрягся – так резко, что с треском разошлись «липучки» на его комбинезоне.

– О… Иисусе… – сказал вдруг шаулис и умер.

– Ю… кэн’т бит зе филинг… [84] Против судьбы не попрешь ( англ .). ( Примеч. пер. ) – простонал доброволец, а потом на груди его вспенились кровь и кока-кола.

И он тоже умер.

Анализа уселась на дне воронки, обняла колени руками и разревелась. И правильно. Кто-то, чтоб ему, должен ведь был оплакать солдат. Они это заслужили. Заслужили хотя бы такой реквием – плач маленькой Анализы, ее слезы, катящиеся, будто горох, по грязному личику. Они это заслужили.

А мы с Индюком проверяли их карманы. Так тоже было нужно, этому нас учат на уроках выживания.

Согласно с тем, чему нас учат, мы не трогали оружие – у шаулиса были гранаты, у фрайкора – «беретта» и «кампфмессер». Индюк сразу забрал уоки-токи и принялся их крутить.

Я заглянул в карман комбинезона добровольца и нашел там плитку шоколада. На плитке было написано: «Милка Поланд, бывший Э. Ведель» [85] «Э. Ведель» – одна из старейших (основана в 1851 г.) польских кондитерских фирм. ( Примеч. пер. ) . Я вытер плитку и дал ее Анализе. Та взяла, но не двинулась с места: все так же сидела, скорчившись, сморкаясь и тупо глядя перед собой. Я заглянул в карманы шаулиса, потому что при виде шоколада у меня подвело желудок и рот наполнился слюной. Сказать честно, я бы охотно взял половину плитки себе. Но так ведь нельзя, верно? Если в компании есть девушка, то нужно заботиться в первую очередь о ней, нужно за ней присматривать, кормить ее. Это ведь понятно. Это ведь так… так…

По-человечески.

Разве нет?

У шаулиса шоколада не было.

Зато в кармане мундира у него оказалось сложенное вчетверо письмо. Конверт был тут же, без марки, но адресованный – кто бы мог подумать! – в Польшу, в Краков. Кому-то, кто звался Марылей Войнаровской.

Я заглянул на секундочку в письмо. Потому что шаулис был мертвым, а письмо не отослал. Я заглянул туда на секундочку. «Ты мне снилась». Так писал шаулис. «Это был очень короткий сон. Сон, в котором я стою рядом с тобой и прикасаюсь к твоей руке, а твоя рука такая теплая, Марыля, такая мягкая и теплая, и тогда я там, в своем сне, подумал, что люблю тебя, Марыля, потому что я и правда тебя люблю…».