Н. Джемисин - Каменные небеса [litres]

И люди. Ты останавливаешься, замечая их, хорошо замаскированных на фоне серебряного цветения леса. Этот рогга по-прежнему остается на месте, выделяясь ярче на фоне более нежных линий. Но тут есть еще две маленькие фигурки, скорчившиеся в пещерке где-то в двадцати футах глубже в лесу. Два других тела, каким-то образом оказавшиеся высоко наверху зубчатых, изогнутых скал леса. Может, стоят на стреме? Никто из них особо не движется. Невозможно сказать, видели они тебя или нет, или они просто наблюдают за схваткой. Ты застываешь, испуганная неожиданным сдвигом в твоем сознании. Может, это побочный эффект овладения способностью видеть серебро в себе и обелисках? Может быть, сделав это раз, ты теперь видишь его повсюду? Или, может, сейчас это все галлюцинация, как послеобраз, когда опускаешь веки. В конце концов, Алебастр никогда не упоминал о таком зрении – но когда Алебастр пытался быть хорошим учителем?

Ты чуть продвигаешься вперед на ощупь, вытянув руку перед собой, на случай если это какая-то иллюзия, но если так, она как минимум точная. Хотя странно ступать по серебряной решетке, через некоторое время ты привыкаешь. Определенная решетка того орогена и все еще удерживаемый торус недалеко, но чуть приподняты над землей. Может, на десять футов выше того места, где ты стоишь. Это отчасти становится понятно, когда местность резко поднимается, и твоя рука касается камня. Твое обычное зрение достаточно адаптировалось, чтобы ты смогла увидеть колонну, искривленную и, возможно, пригодную, чтобы по ней вскарабкаться, – по крайней мере если у тебя больше одной руки. Ты останавливаешься у подножия и говоришь:

– Эй!

Ответа нет. Ты улавливаешь дыхание: короткое неглубокое, сдерживаемое. Как будто кто-то пытается сделать так, чтобы не было слышно, как он дышит.

– Эй. – Прищурившись во мраке, ты, наконец, улавливаешь очертания какой-то структуры из сучьев, старых досок и хлама. Возможно, засидка. Сверху наверняка можно разглядеть дорогу. Для среднего орогена вид значения не имеет, а необученный вообще не умеет направлять силу. Однако орогену Эпицентра необходима линия видимости, чтобы суметь заморозить полезные припасы или людей, защищающих их.

Что-то шевелится в засидке у тебя над головой. У кого-то перехватило дыхание? Ты пытаешься придумать, что сказать, но в голове у тебя вертится лишь один вопрос: что обученный в Эпицентре ороген делает среди неприкаянных? Наверное, был на задании, когда случился Разлом. Он без Стража – или был бы уже мертв – стало быть, пятиколечник или выше, или, возможно, трех-четырехколечник, потерявший своего более высокорангового напарника. Ты представляешь себя, если бы Разлом случился во время твоего пути в Аллию. Сознавать, что твой Страж должен прийти за тобой, но ставить на то, что он может списать тебя как мертвую… нет. На этом все предположения кончаются. Шаффа пришел бы за тобой. Шаффа приходил за тобой.

Но это было в междузимье. Стражи, по общему мнению, не присоединяются к общинам с наступлением Зимы, что означает, что они умирают – и действительно, единственным Стражем, которого ты видела после Разлома, была та, в реннанитской армии Данель. Она погибла при нападении жуков-кипячей, которое устроила ты, и тебя это радует, поскольку она была одной из тех убийц с обнаженной кожей, а с ними все неправильно чаще обычного. Как бы то ни было, здесь еще один бывший черномундирник, возможно, испуганный и почти готовый убивать. Ты ведь знаешь, каково это, не так ли? Но этот еще не напал. Надо найти какой-то способ установить связь.

– Я помню, – говоришь ты. Это тихое бормотание. Словно ты не хочешь слышать даже себя. – Я помню тигли. Инструкторов, убивающих нас, чтобы спасти нас же. Они и тебя з-заставили сделать детей? – Корунд. Ты отмахиваешься от воспоминаний. – Они… дерьмо. – Рука, которую когда-то сломал Шаффа, твоя правая рука где-то там, что у Хоа считается желудком. Но ты все еще чувствуешь ее. Фантомные боли в фантомных костях. – Я знаю, они сломали тебя. Твою руку. Всех нас. Сломали нас, чтобы…

Ты очень четко слышишь тихий испуганный вздох из засидки.

Торус вырывается размазанной, молниеносной пружиной и вырывается наружу. Ты стоишь так близко, что тебя почти накрывает. Этот вздох, однако, был достаточным предупреждением, и потому орогенистически ты готова, даже если бы не успела физически. Физически ты отшатываешься, и этого слишком для твоего ненадежного, однорукого баланса. Ты падаешь назад, с размаху садишься на задницу – но тебя с детства учили сохранять контроль на одном уровне, даже если ты теряешь его на другом, так что в то же самое мгновение ты изгибаешь свои сэссапины и просто выбиваешь его эпицентр из земли, выворачивая его. Ты намного сильнее, это легко. Ты реагируешь еще и магически, сгребая эти бьющиеся щупальца серебра, затронутые торусом, – и запоздало осознаешь, что орогения влияет на магию, но сама по себе не магия, на самом деле магия отшатывается от нее; вот почему ты не можешь творить высокоуровневую орогению без негативного влияния на твою способность разворачивать магию, как приятно понять это в конце концов! Как бы то ни было, ты втаптываешь бешеные нити магии обратно и тушишь все сразу, так что тебя лишь осыпает инеем. Холодно, но лишь коже. Жить будешь. Затем ты выпускаешь их – и орогения с магией вылетают прочь, как растянутая резинка.

Все в тебе словно рокочет в ответ в резонансе, и… о… о, нет – ты ощущаешь нарастание амплитуды этого резонанса в своих клетках, и они начинают выстраиваться… и сжиматься в камень.

Ты не можешь этого остановить. Но ты, однако, можешь это направить. В оставшееся тебе мгновение ты решаешь, какую часть тела ты можешь позволить себе потерять. Волосы! Нет, слишком много прядей, слишком многие далеко от живых фолликул; ты можешь это сделать, но это слишком долго, и половина твоего скальпа превратится в камень, когда ты закончишь. Пальцы ног? Тебе нужна способность ходить. Пальцы? У тебя осталась лишь одна рука, надо беречь ее как можно дольше. Груди. Ну, ты и так больше не планировала заводить детей. Этого достаточно, чтобы направить резонанс, это окаменение, в одну из них. Приходится провести его через железы под мышкой, но тебе удается удержать его над слоем мускулов; это может не дать повреждению повлиять на твое движение и дыхание. Ты выбираешь левую грудь, чтобы скомпенсировать отсутствие правой руки. Правая грудь тебе все равно нравилась больше. Симпатичнее. Когда все кончено, ты лежишь, по-прежнему живая, чрезвычайно остро ощущая дополнительный вес на груди, слишком потрясенная, чтобы горевать. Пока.

Затем ты отталкиваешься от земли и садишься, неуклюже, кривясь, в то время как тот, в засидке, испускает нервный смешок и говорит: