Н. Джемисин - Каменные небеса [litres]

– Ох, ржавь. Ох, Земля. Дамайя? Это и правда ты. Извини за торус, я просто… ты не представляешь, каково это. Я поверить не мог. Знаешь, что они сделали с Осколком?

Аркет, подсказывает память. «Матчиш», – говорит твой рот. Это Матчиш.

Матчиш совсем не тот, что был раньше. Во всяком случае, физически. У него нет ног ниже бедер. Один глаз, точнее, один зрячий глаз. Левый мутный от повреждения и движется не синхронно с другим. Левая сторона его головы – почти ничего не осталось от его красивых белокурых пепельных волос, которые ты помнишь, лишь подрезанный ножом ершик – представляет собой хаос красноватых шрамов, среди которых заросшее ухо. Шрамы избороздили его лоб и скулу и малость перетянули рот в эту сторону. Однако он проворно выбирается из засидки, передвигается на руках и тащит торс и культи ног силой мышц рук. Он здорово справляется без ног – наверное, уже давно такой. Он добирается до тебя прежде, чем ты успеваешь встать на ноги.

– Это и правда ты. Я думал, я слышал, что у тебя только четыре кольца, неужели ты правда проткнула мой торус? Я шестиколечник. Шесть! Но так я и понял, знаешь ли, ты сэссишься все так же – спокойная снаружи и бешеная до ржави внутри, это действительно ты!

Остальные неприкаянные начинают спускаться со своих пиков и прочего. Ты напрягаешься при их приближении – сущие пугала, тощие, оборванные и вонючие, смотрят на тебя сквозь краденые или самодельные очки и поверх масок, которые раньше были какой-то одеждой. Однако, они не нападают. Они собираются и смотрят на вас с Матчишем. Ты неотрывно глядишь на него, пока он кругами обходит тебя, быстро перебирая по земле руками. Он одет в лохмотья неприкаянных, с длинными рукавами, многослойные, но ты видишь, насколько широки его плечи и накачаны мышцы под рваньем. Остальное тщедушно. Больно видеть его исхудалое лицо, но понятно, что его тело во время долгих голодных месяцев имело приоритет.

– Аркет, – говоришь ты, поскольку помнишь, что он всегда предпочитал свое настоящее имя.

Он перестает кружить и мгновение сверлит тебя взглядом, наклонив голову набок. Может, так он лучше видит своим здоровым глазом. Выражение на его лице, однако, укоризненное. Он больше не Аркет, как и ты не Дамайя. Слишком многое изменилось. Значит, Матчиш.

– Ты вспомнила, – говорит он. В этот застывший момент, в это око урагана слов, ты видишь в нем того задумчивого, очаровательного мальчика, которого не забыла. Это уж слишком большое совпадение, чтобы переварить. Единственное, с чем может столкнуться странник… с братом, о существовании которого ты до этого момента успел забыть. Как там его звали? Огонь земной, ты уже и это забыла. Но ты, вероятно, не узнала бы его, даже если бы увидела. Твоими братьями и сестрами были гальки Эпицентра, по страданиям, если не по крови.

Ты мотаешь головой, чтобы сфокусироваться, и киваешь. Ты уже на ногах, смахиваешь с задницы мертвую листву и пепел, хотя неуклюже справляешься с тянущим весом груди.

– Я удивлена сама, что вспомнила. Ты наверняка произвел на меня впечатление.

Он криво улыбается. Только половина его лица слушается как надо.

– Я забыл. Во всяком случае, очень старался.

Ты выдвигаешь челюсть, ожесточая себя.

– Извини.

Это бессмысленно. Он, наверное, даже не помнит, за что ты извиняешься. Он пожимает плечами.

– Не бери в голову.

– Не могу.

– Нет. – Он на миг отводит взгляд. – Я должен был потом поговорить с тобой. Не ненавидеть тебя так. Не должен был давать ей, им так изменить меня. Но я все это сделал, и теперь… все это не имеет значения. – Ты точно знаешь, о какой «ей» он говорит. После того инцидента с Осколком, травли, которая вскрыла сеть галек, пытающихся выжить, и еще большую сеть взрослых, эксплуатировавших их отчаяние… Ты помнишь. Матчиш, вернувшийся в казарму галек с обеими сломанными руками.

– Все лучше, чем поступили с Осколком, – бормочешь ты прежде, чем понимаешь, что сказала.

Однако он кивает без всякого удивления.

– Я однажды был на узловой станции. Это была не ее. Ржавь знает, о чем я тогда думал… Но я хотел обыскать все их. До Зимы. – Он испускает рваный, горький смешок. – Она мне даже не нравилась. Просто мне надо было узнать.

Ты качаешь головой. Не то чтобы ты не понимаешь этого порыва, ты солгала бы, если бы сказала, что не думала об этом за те годы, как узнала правду. Обойти все станции. Найти какой-то способ восстановить их сэссапины и освободить. Или убить из милосердия; ах, ты была бы такой хорошей наставницей, если бы Эпицентр дал тебе шанс. Но, конечно же, ты ничего не сделала. И конечно же, Матчиш тоже не сделал ничего ради спасения узловиков. Только Алебастру это удалось.

Ты делаешь глубокий вдох.

– Я с ними, – говоришь ты, показывая головой на дорогу. – Ты слышал, что сказала наша глава. Мы принимаем орогенов.

Он чуть покачивается на культях и руках. В темноте его лицо трудно рассмотреть.

– Я могу сэссить ее. Она – глава ?

– Да. И все в общине это знают. Они… эта община… – Ты набираешь в грудь воздуха. – Мы. Община, которая старается быть не как все. Орогены и глухачи. Не убивать друг друга.

Он смеется, что вызывает у него приступ кашля. Остальные тощие фигуры тоже хихикают, но тебя беспокоит кашель Матчиша. Он сухой, надсадный, скрипучий – дурной звук. Он слишком много дышал без маски. Кашель громкий. И если по соседству нет Охотников, наблюдающих и, возможно, готовых перестрелять его и его людей, ты съешь свой рюкзак. Когда приступ заканчивается, он снова запрокидывает голову и смотрит на тебя единственным глазом с изумленным видом.

– Я занимаюсь тем же, – тянет он. Он подбородком показывает на своих. – Эти ржавнюки таскаются за мной, потому что я не собираюсь их сожрать. Они не лезут ко мне, потому что я их убью. Так что у нас мирное сосуществование.

Ты обводишь их взглядом и хмуришься. Трудно различить их лица.

– Однако на моих они не напали. – Или погибли бы.

– Не-а. Это был Олемшин. – Матчиш пожимает плечами, двигая всем телом. – Полусанзе. Ублюдок. Его вышвырнули из двух общин за «неумение держать себя в руках», сказал он. Из-за него нас всех перебили бы во время налетов, потому я сказал всем, кто хотел жить и мог терпеть меня, чтобы следовали за мной, и мы отделились. Эта сторона леса наша, та была их.

Два неприкаянных племени, а не одно. Людей Матчиша, правда, вряд ли так назовешь – всего лишь горстка людей помимо него самого. Но он сказал: с ним пошли те, кто готов терпеть роггу. Просто таких оказалось немного. Матчиш отворачивается и снова наполовину взбирается в засидку, чтобы можно было одновременно сидеть и находиться на одном уровне с тобой. От усилий он снова заходится дребезжащим кашлем.