Татьяна Коростышевская - Сыскарь чародейского приказа [litres]

– Там колесики по дну привинчены, – всхлипнула я, – гнумская работа.

– Ну, вот мы тем сундуком полстены-то и вышибли, и на нем на двор свалились. Хорошо, только второй этаж, а так бы костей не собрали.

– Да, хорошо, – согласилась я.

Тетя Луша заплакала, размазывая по лицу пожарную копоть:

– Арестуй уж меня, Гелюшка. Не чужие мы люди, лучше уж ты, чем кто другой.

– Он бы вас убил. Понимаете? Если бы не вы, то он. Нет на вас этого греха.

– Так еще есть, – шмыгнула носом хозяйка. – Помнишь, ко мне давеча господинчик сальный заходил, вы еще на лестнице встретились?

– Да. – К чему она ведет, я не понимала.

– Страховщик это, мы бумаги подписывали. Как раз супротив пожарных случаев…

– И что?

– А то, что сама ведь я дом свой пожгла.

– Не думаю, что у вас будут проблемы с получением страховой суммы, – раздалось у нас за спинами.

Как долго стоял там Крестовский? Может, и весь сказ услышать успел. Но голос принадлежал именно ему.

– Если хотите, вам завтра в чародейском приказе оправдательную бумагу выдадут. Евангелина Романовна ее составит, а я подпишу.

– Это мое начальство, – шепнула я женщине.

Та заворковала благодарности, кланяясь чуть не в пояс, хлопотливо заозиралась:

– Так я завтра в присутствие подойду. Спасибочки, ваш бродь. А Гришка-то, Гришка мой где? Нас соседка переночевать сегодня пустит. А ты-то как, Гелечка? С нами пойдешь?

– Я обустройством Евангелины Романовны лично займусь, – пообещал шеф. – В лучшем виде ее разместим, вашу погорелицу.

Тетя Луша возражать не стала, не до того, видно, было. Местные мальчишки уже вовсю орудовали на пепелище, доставая из-под углей уцелевшее столовой серебро.

По всему видно, тушили пожар не только водицей, но и магическим образом, потому и догорело быстро.

– Обожжетесь, ироды! – прикрикнула на них Лукерья Павловна. – Прочь! Не сметь мое имущество присваивать!

Шеф приблизился ко мне, встал очень близко – не обнял, а как бы предложил опереться, и я прислонилась к нему спиной. И почему-то сразу полегчало.

– Да, Попович, – задумчиво протянуло начальство, – натворили мы с вами дел.

– А мы при чем?

– При том, что думать быстрее надо, – непонятно ответил Крестовский и громко проговорил уже не мне: – Оцепить квартал, всех подозрительных личностей под стражу. Зорин с Мамаевым явились?

Я обернулась. Вокруг появлялись люди в полицейских мундирах, раздавались свистки городовых.

– Здесь я, – Иван Иванович держал в руке какую-то рогульку, навроде раздвоенной куриной косточки.

– Посмотри там, – велел Крестовский. – Либо труп в развалинах, либо не совсем труп. Хозяйка его кочергой пришибла.

– В приказ его доставить?

– Да. В арестантскую, да лекарей вызови, если он еще жив. И еще… – Шеф помялся, почему-то глядя на меня. – Еще два трупа нужно к нам перевезти…

Что он говорит? Тетя Луша же уверена, что никто не погиб.

Зорин что-то спрашивал, уточняя, а я, покинув чардеев, уже брела к соседнему дому, у стены которого лежали два тела, покрытые мешковиной. Пашка и Димка, мои шпики неумелые. То-то я их, уходя, не приметила, то-то…

– Слабенькая она у нас, нервическая, – Зорин придержал меня за затылок. – Гелюшка, ты уж соберись как-то, не могу я тебя сейчас колдануть, силы мне беречь надо.

Я глубоко дышала. Что мне стоило, дурище, дома остаться? Не случилось бы тогда ничего, ну или случилось бы, но только со мной.

– Стилет, – пояснял кому-то шеф. – Никаких следов колдовства, обычное убийство. Мамаев где?

– Нет его, Семушка, – басил Зорин. – Сам удивляюсь. Вызов от тебя мощный был, меня разбудил моментально.

– Понятно. Попович, идти можете?

Я покачала головой. Я не то что идти, жить не могла. Глаза застила бурая пелена, и я не видела ни зги, только звуки и оставались.

– Понятно.

Ноги мои оторвались от земли, кто-то, хмыкнув и не особо напрягаясь, понес меня на руках.

– Что случилось, чавэ?

– Бесник, вы очень кстати. – От шефа хорошо пахло, и я тихонечко зарылась носом в его воротник. – Идите с Иваном Ивановичем, там где-то ваш сородич под обломками, помогите его найти.

Неклюд не возражал, поскольку голоса его я больше не слышала. Меня посадили на что-то твердое, я застонала, потому что носу стало прохладно и невкусно. Потом меня немного потрясло под цоканье лошадиных копыт. Тряска почему-то подействовала благотворно, у приказного подъезда я даже смогла открыть глаза и самостоятельно проследовать с Семеном Аристарховичем на второй этаж.

– Сидите здесь, – велел он, подталкивая меня на угловой диванчик в своем кабинете. – А лучше лежите, а еще лучше – спите. Вашу тонкую душевную организацию здесь ничего не потревожит.

Наверное, он немножко подколдовал, потому что я послушно заснула.

Семен Аристархович давненько не чувствовал себя настолько растерянным. И причиной его состояния была юная суфражистка Попович. То, как она его холодно отшила – «давайте, я первой пойду…». Что это вообще было? Четверть часа тому назад она стонала в его объятиях, прислонившись к стене «Сада наслаждений», с готовностью отвечала на поцелуи, демонстрируя недюжинные таланты и недюжинную страсть, а теперь – «ах, меня гнум с неклюдом дожидаются. Гнум-то мне колечко подарил, а с неклюдом я вообще накоротке, в комнату свою пускаю, изгнанников нюхать…». Чем они там еще, кроме нюхания, занимались?

Крестовский вышел на бульвар, быстро пересек улицу. Сейчас он отправится домой, примет ледяную ванну и будет до утра работать. Только работа сможет как-то забить неуместные и жаркие мысли. А ведь хороша чертовка, за что ни возьмется, во всем хороша! Мыслит четко, по существу, на дамские сантименты не отвлекается, как паук паутину плетет, малость к малости, и выдает стройную версию. Соображает быстро, память отменная, особенно зрительная. Эх, была бы она не барышней, а… Нет! Семен даже усмехнулся чуть смущенно. Интересно, сколько еще она своих суфражистских идей придерживаться собирается, с таким-то темпераментом? Она же вспыхивает моментально.

– Семен Аристархович! – Из проезжающей коляски ему приветственно кивнула барышня, в которой Крестовский сразу же признал дочь Петухова, Александру Андреевну. – Сколько лет, сколько зим.