Павел Химченко - Дитя Зла

— А куда должна я уходить? — женщина вскинула брови, намекая на очевидность ответа. — Мне же тоже нужен сон.

— Я никогда не видел тебя спящей: ни в лесу, ни в Славиземе. — паладин тут же попытался обосновать свой глупый вопрос.

— Ну кто–то ж должен быть в дозоре. К тому же, сна мне меньше нужно.

— Хорошо, понял. Следующий вопрос: почему ты не помогла Стасику закрепить лебёдку? Он же погиб!

— И вновь меня ты обвиняешь. — устало протянула Мовиграна.

— Он же погиб!

— Он погиб из–за тебя.

— Нет же!

— Да. — голос женщины вмиг похолодел. — Я предупреждала тебя о кратком времени, но ты не дал мне говорить. Ты не хотел слушать. Амбиции свои ты вновь поставил выше разума, и вот итог.

— Хорошо, я признаю, что из–за меня мы промедлили, но почему же ты не помогла ему закрепить лебёдку? Вы бы оба могли спрятаться за стеной и тогда…

— Нет, не могли. Я полегла бы рядом с ним с болтом в груди, если б приблизилась к нему. Тебе я говорила: будет беда. Беда была.

— То есть, опять вся вина на мне?

— Да. И большее тебе скажу: из–за тебя погибли многие, погибнуть же могла и я, но ляжет в землю ещё больше, и в их числе есть также те, кто много значат для тебя.

— Опять прогноз?

— Да.

— Почему меня окружает смерть? Почему я, решивший сражаться за Славизем, только и делаю, что сею вокруг себя смерть? И смерть не абы где, а в Славиземе!

— Тебе сказать как есть?

— Да, я хочу знать.

— Тогда внимай, запоминай. Смерть пришла в наш мир в обличии женском, родив дитя дурное, злое. Ты бросил вызов сему злу, и смерть охотно приняла его. Я знала, что так будет, тебе об этом также говорила. И открывала тебе очи на пути другие, но ты сам решил пойти таким.

— Назад уже не повернуть… — пробормотал паладин.

— Но можешь прямо здесь свернуть.

— Если духу хватит. — тихо закончил мужчина.

В комнате повисла тишина, нарушаемая отдалённым шумом вечернего городка из окна. Мовиграна смотрела в глаза Алистера, а он смотрел на её скрещённые ноги, перебирая в голове роящиеся мысли.

— Сколько ещё людей погибнет?

— Много. Но ты же воин, с чего тебя заботят жизни многих? Смерть ‒ твоё ремесло.

— Мови, — голос паладина слегка дрогнул, — я уже не воин. Ты видела меня в самых неприглядных моментах и душевных состояниях, а это, — мужчина кивнул на ночной горшок, — стало последней каплей. У меня больше нет достоинства. Перед тобой я гол как соко́л, но не остёр как бритва, да и никакой я уже не соко́л, а петух общипанный. Пред тобой я прозрачен как стекло. У меня ничего нет ни за спиной, ни за душой. Всё, что у меня когда–либо было, осталось за воротами Ружанского замка. Вся моя жизнь, все мои достижения, все мои цели, все мои друзья, мой дом, моя безопасность, моя гордость, моя слава ‒ всё там; весь мой мир остался там.

Паладин потёр глаза.

— Когда ты спасла меня в лесу, я представлял из себя знатного человека, паладина, небесного воина в тяжёлых латных доспехах из небесного металла, вооружённый небесным клинком. Я был несокрушим, непоколебим, могуч и славен. Меня боялись и уважали люди, я руководил отрядами воинов и отправлял их на смерть, я жил в роскошных условиях и имел желанных женщин. Куда бы я ни приходил, везде меня встречали либо как героя, либо как лютого врага; и там и там меня уважали, любили, ненавидели, боялись. Когда я увидел тебя, лесную дикарку в причудливой одежде со странными глазами и причёской, то посчитал отсталой, дикой, низкой чернью, недостойной быть со мной на короткой ноге. Но сейчас у меня ничего нет. Сейчас я даже не могу прокормить нас обоих, и тебе пришлось обменять выкраденный тобою кинжал из Ружанского замка, чтобы организовать нам еду и комнату ‒ настолько я беден материально и ещё беднее душевно. И если у меня всё ещё есть конь, доспехи и меч, то в голове имею только стыд, срам, позор, боль, ненависть, злобу и… отчаяние, словом ‒ одно дерьмо. В итоге я дерьмовый человек, который всюду сеет смерть.

Тяжёлые эмоции Алистера проявлялись слезами на его глазах.

— Я не паладин. Я не воин Перуна. Я не наследник великого воинского искусства. Я не хранитель Славизема. Я даже не мужчина. Я ‒ дерьмо в небесной обёртке, сними её, и я разольюсь как коровья жижа по летнему полю.

С каждой новой репликой Алистер давил слова всё сильнее, играя скулами в паузах; слёзы текли всё обильнее.

— И вот есть ты. Ты сидишь со мной в комнате этого занюханного трактира. Ты два раза спасла мне жизнь. Ты вывела меня из леса. Ты открыла мне глаза на правду. Ты помогла нам сбежать. Ты… Да ты даже жратву нам выбила! Жратву, комнату, походный котелок, верёвку, сумку… Теперь ты сильная, мудрая, славная, волевая, решительная, смелая, мужественная. Теперь ты лучше меня! Теперь ты главнее меня! А я… А я только и могу, что срать в углу да плакать как последняя, обманутая шлюха. У меня даже не хватает духа взять и всё бросить, свернуть с пути! Я жалкий трус, который ни к чему не годен.

Лицо паладина краснело на фоне сильного эмоционального напряжения, из–за чего обильно потекли сопли; он начал шмыгать носом.

— Теперь ты есть всё, а я ‒ ничто. Я ненавижу тебя за то, что ты мне показала, кто я есть! Я ненавижу себя за то, что вижу, кто я есть! Я ненавижу всех за то, что все видят, кто я есть! Я ненавижу мир за то, что такие люди, как Завид и Станислав, которые видели какое я говно, погибли за меня, а я всё ещё живу и скулю как побитый пёс. Что такие люди, как Пальгер видели какое я говно и не побоялись выступить против меня, чтобы наказать, поставить меня на место, но я убил их! Я убил Пальгера, Невзо́ра, Дро́бна, Унисла́ва. С Униславом мы вообще вместе вступали в орден! Я знаю его ещё с детства, а зарубил мечом как свинью. Я хочу всё открутить назад, хочу, чтобы всё это исчезло! Я ненавижу, что это нельзя исправить. Ненавижу мир! Ненавижу!!! — Алистер впал в исступление и взвыл, закрыв лицо руками.

Мужчина сидел на стуле и рыдал взахлёб, бросив своё тело на колени. Из–под ладоней текли слёзы, сопли, слюни, он полностью потерял контроль над собой, всецело отдавшись горю.

Громкие рыдания рослого паладина громом раскатывались по комнате, создавая поистине волнующее зрелище; казалось, что его плач слышен даже на улице. Тяжёлые вздохи, стоны и всхлипы раздавались из–под содрогающегося тела, очередной раз убеждая женщину в том, что люди ‒ всего лишь люди.

Мовиграна сидела неподвижно, держа свои ладони на коленях. Она не хотела торопить события, зная, что этот момент когда–то должен был наступить, что рано или поздно Алистеру пришлось бы выговориться, разорваться внутри и… выплакаться.

Когда паладин стал успокаиваться, снижая частоту и громкость своих всхлипов, женщина бесшумно встала на ноги и приблизилась к нему. Она растёрла свои ладони между собой и нежно взяла голову Алистера над ушами.