Алан Чароит - Эльфийский подменыш

– Мельница хранит много тайн. – Брендалин вернула ему ухмылку. – Тебе ли не знать?

– Ой, ну давай вот ты ещё упрекать меня будешь! – Джерри сплёл руки на груди и глянул с вызовом. – Знаешь, я тогда тоже кое-что смогу рассказать!

– Мне стыдиться нечего. – Девушка вытянулась, как струна. – Но мы здесь собрались не ради взаимных упрёков. Я прочту вам нечто такое, что прольёт свет на происходящее.

– П-погодите. – Орсон по привычке поднял руку, как на уроке. – А где же Мартин? Может, его п-позвать?

Заикание всегда возвращалось при волнении, и Келликейт осторожно похлопала его по локтю (до плеча она попросту не дотягивалась), призывая успокоиться.

– Тс-с-с! – Джерри отмахнулся от Орсона. – Мне кажется, что Мартина с нами нет неспроста. Он главный подозреваемый. Так ведь?

– Давайте я просто покажу вам то, что нашла, и вы всё сами поймёте. – Брендалин нашла закладку и открыла книгу сразу на нужной странице.

– Она не выглядит старинной. – Келликейт прищурилась, вглядываясь в строчки. – Что это? Детские сказки?

– Легенды, – поправила её Брендалин, не меняясь в лице. – И они действительно довольно новые – были записаны всего около четырёх десятков лет назад. Впрочем, послушайте, а потом мы решим, что делать дальше.

Хотите знать, что сулит человеку встреча с эльфами в канун Бельтайна? Нетрудно сказать: не к добру это.

Каждый, кто рождён в Холмогорье, с детства знает, что прогуливаться в одиночку по полям, ждущим наступления лета, весьма опасно. Не все, кого ночь застала в пути, находили дорогу домой. Иных потом встречали в родных местах лишь через сотню лет, другие же возвращались в срок, но спустя год умирали от тоски по волшебным краям, сокрытым от людских глаз. Но бывало и иначе.

Сказывают, однажды на закате возвращался домой разбойник Мартин Мэй.

Он ехал верхом на вороном жеребце, уведённом прямиком из королевских конюшен, а кошель его был набит звонкими монетами, поэтому всадник был весел и во весь голос напевал лихую песню лесной ватаги. А дело, надо полагать, было в канун Бельтайна. И вышло так, что сумерки наступили раньше, чем Мартин Мэй успел увидеть вдалеке пламя костров и почуять запах готовившегося мяса.

Вскоре дорога под копытами коня превратилась в узкую заросшую тропку, а потом и вовсе исчезла.

– Ох, как нехорошо! – сказал сам себе Мартин Мэй. – Уже три года мы с друзьями живём под сенью древ, и казалось, нам известен каждый уголок родной чащи. Но сейчас я не узнаю этих мест. Неужто и мне, вожаку лесного братства, довелось заблудиться? Рассказать кому – засмеют!

В этот самый миг он заметил вдали мерцающий огонёк. Разбойник спешился и, взяв своего скакуна под уздцы, пошёл прямиком на свет. Среди густых крон он чувствовал себя как дома и ничего не боялся, а что нынче недоброе время для путешествий, так и вообще запамятовал.

В миг, когда последние сполохи заката потухли на небесах, путник оказался на поляне и сразу понял, что попал в зачарованное место. Цветущие ветви причудливо сплелись над головой, образуя купол, и шелестели листьями, хотя не было ни малейшего ветерка. В густой траве пряталось множество светлячков, похожих на рассыпавшиеся крупинки золота, а под ногами звенел чистый ручей, через который был переброшен мостик из брёвен, скреплённых лозой. И тут Мартин Мэй почувствовал невыносимую жажду. Он привязал коня к дереву, склонился к ручью и зачерпнул полную пригоршню воды, от которой стыли руки. Но стоило ему лишь сделать первый глоток, как из темноты вышла прекрасная дева в расшитом платье цвета молодой листвы, перехваченном тугим кожаным пояском. Её голову украшал венок из одуванчиков, ярко-рыжие, не знавшие кос волосы ниспадали до пояса, а ожерелье и браслеты, казалось, были сделаны из свежих ягод рябины, которая никак не могла вызреть в эту пору. Одна нога девы была босой, другая же обута в сандалию с пряжками из светлого металла. В руках у неё была серебряная чаша.

– Неужели сам Мартин Мэй пришёл в мои владения и пьёт из моего ручья? – заговорила дева, и голос её был подобен звуку самых звонких колокольчиков Холмогорья.

– Вижу, ты знаешь, кто я таков, – ответил польщённый разбойник. – Но твоё имя мне неизвестно. Назовись же, о, прекрасная леди.

– В этих краях я известна как Медб. И всё, что есть в этом лесу, принадлежит мне, – сказала дева, остановившись у мостика, словно не решаясь приблизиться.

Мартин Мэй, заслышав её слова, рассмеялся и заявил так:

– Неужто ручей этот твой, как и деревья и травы, что растут повсюду? Как звери и птицы, что служат нам пищей? Может, и разбойничья ватага тоже не моя, а твоя? Мы ведь тоже живём в этом лесу. Признаюсь: до сегодняшнего дня думал я, что лес этот только мой, – ведь никто другой не смел заявлять на него права!

Дева ничуть не рассердилась за дерзкие речи и, улыбнувшись, продолжила говорить:

– Слыхала я, будто Мартин Мэй – не обычный лиходей, коих сотни, а благородный разбойник и бывший рыцарь, который всегда судит по справедливости, грабит лишь недостойных людей и делится добычей с бедняками. Вот и рассуди нас по справедливости, Мартин Мэй. Может ли статься так, что у леса есть и хозяин, и хозяйка? Захочешь ли поделиться добром с бедной девушкой?

– Что-то не больно похожа ты на крестьянку, – с сомнением покачал головой разбойник. – Чую я, в вопросе твоём есть подвох, и не стану я отвечать на него, пока не разберусь толком, кто ты и что тебе нужно. Думаю, ты и вовсе не человек.

– Ты догадлив, Мартин Мэй, – не стала возражать дева. – Я принадлежу к старшему народу, который вы, люди, зовёте эльфами. Вот только что это меняет? По-твоему, о справедливости могут просить лишь смертные? Нам она тоже не чужда, как и прочие человеческие радости.

– В таком случае твои права намного древнее моих, – решил разбойник, – но я не вижу в том большой беды. Я и мои люди всегда уважительно относились к твоему народу, и не было меж нами вражды. А лес большой, и места хватит всем. Если же тебя беспокоит, что я объявил себя хозяином местных угодий, то обещаю впредь не говорить этих слов. И прости, что пил из твоего ручья, не спросив на то изволения.

Мартин Мэй поклонился ей, и Медб, казалось, была поражена его учтивостью.

– Ты принял мудрое решение, – вымолвила она. – Мудрое, но не самое верное. Стань ты спорить со мной и настаивать на своём – я бы разгневалась. И всё же сердце моё всё ещё исполнено грусти.

– Чем же мои слова так опечалили тебя? – удивился разбойник. – Разве не затем ты заманила меня на свою поляну, чтобы заявить права на лес?