Алан Чароит - Эльфийский подменыш

– Понимаю: тебе нелегко решиться. Но правила есть правила, разве нет? Джеримэйн мне никогда не нравился. Ты его тоже не любишь, и есть за что. Пускай сейчас он говорит, что исправился, но разве это извиняет все прошлые проступки? Вряд ли его наказание будет суровым – он ведь был мелкой сошкой в банде. Но решать это в любом случае не нам с тобой, а тем, у кого есть такое право.

Элмерик не нашёлся, что возразить. Пожалуй, Брендалин была права: с чего он решил что имеет право судить? Пусть это делают те, кому по должности положено.

Вот только оставалось ещё одно «но».

– Как считаешь: может, мне подождать с оповещением гильдии до Самайна? Всё же Джерри один из Соколов. Нас ждёт серьёзное испытание, где каждый человек будет на счету. А вдруг его заберут раньше, чем откроются Врата? Выстоим ли мы тогда?

– Не знаю, что тут сказать. – Брендалин пригладила его лёгкие, как пух, волосы. – Ты прав и не прав одновременно. На твоём месте я бы тоже предпочла подождать. Но что, если они сами всё узнают? Тогда тебя накажут за укрывание преступника. Вдруг даже бросят в тюрьму? Тогда мы лишимся вас обоих – и уже точно не справимся с Вратами. И… это, конечно, личное, но я не хотела бы остаться одна сразу после помолвки. Впрочем, решать тебе. Я поддержу в любом случае, как бы всё ни обернулось.

Признаться, Элмерику даже в голову не приходило, что его могут счесть соучастником. У гильдии повсюду имелись глаза и уши: от бродячих менестрелей и актёров, не знающих границ и свободно бродящих по дорогам мира, ничто не скроется. Рано или поздно о Джеримэйне всё равно узнают. Если уже не узнали. И они непременно придут на мельницу – это вопрос времени. До Самайна или после – в сущности, не важно. Пройдёт Зимняя битва – за ней будет Летняя. Потом снова Зимняя… Колесо года никогда не останавливается, как и необъявленная война.

Нежелание Элмерика вмешиваться могло стоить Соколам слишком дорого…

– Пойдём в дом? – Брендалин тронула его за плечо. – У тебя уже губы посинели от холода.

Бард, опомнившись, кивнул.

На мельнице полным ходом уже шли приготовления к ужину. Розмари хлопотала на кухне, звякая горшками. На весь дом пахло свежеиспечённым хлебом, капустой и яблоками. Наверняка обещанные пирожки уже поспели. В животе немедленно заурчало, и Элмерик сглотнул слюну. Эх, жаль нельзя стащить парочку до ужина: Розмари за это всегда страшно ругала и била воришек полотенцем.

Чтобы скрасить ожидание, Элмерик решил не откладывать дело на потом. Так, глядишь, и время пройдёт быстрее.

Он устроился в комнате для занятий, взял чернильницу, положил перед собой чистый лист бумаги, в задумчивости прикусил кончик гусиного пера (всегда так делал, чтобы приманить вдохновение). А после на одном дыхании написал сразу два важных письма: одно отцу, с которым не общался вот уже почти пять лет, а второе – Оллисдэйру Фелису, также известному как Олли-Счастливчик, нынешнему мастеру гильдии бродячих актёров и музыкантов.

Приметы не обманули: небо потемнело ещё задолго до заката. Ветер сперва усилился, а к ужину и вовсе переменился на северный. Мокрые листья липли к стёклам, ветви стучались в окно, словно просились в дом – в тепло. Дождь очень скоро превратился в мокрый снег, который таял, едва касаясь земли. Пришлось запереть ставни и пожарче растопить камин.

В трубе что-то свистело и завывало, мельничное колесо угрожающе поскрипывало, а наверху, в комнате мастера Флориана, встревоженно каркал Бран. Свечи на столе то и дело коптили, как ни старайся убирать нагар и поправлять фитиль. Тоже, говорят, плохая примета…

Едва Элмерик успел об этом подумать, как предчувствия тут же оправдались: Орсон, неловко повернувшись, снёс локтем со стола кружку ягодного киселя, а Брендалин поскользнулась в луже и поранила ногу осколками. Она не стала плакать и даже успокоила гиганта: мол, всё в порядке. Но бард видел, как девушка то и дело морщится, сжимая зубы от боли.

На этом невезение не закончилось: Мартин наотрез отказался от пирога. Аппетита у него нет, видите ли!

Розмари вытаращилась на него. Её пухлые пальцы дрогнули, и ложка звякнула о тарелку. Но девушка быстро взяла себя в руки и улыбнулась:

– Может, тебе хоть каши положить-то? Вкусная каша-то – пальчики оближешь!

– Не сомневаюсь. – Мартин вымученно улыбнулся в ответ. – Прости, мне совсем не хочется есть. Обойдусь киселём – он у тебя тоже замечательный. Брендалин, как твоя нога?

Девушка вздрогнула от неожиданности.

– Нога? Ах да. Спасибо, уже лучше. Кровь почти остановилась.

– Может, заживляющие чары?

– Не надо. – Она отняла от ступни платок, пропитавшийся алым. – Порез пустяковый, не беспокойся.

Элмерик скрипел зубами от каждой фальшивой улыбки, которыми Соколята щедро обменивались этим вечером. Ему казалось, что воздух в гостиной насквозь пропитан лицемерием, и от этого кусок в горло не лез. Может, Мартин испытывал нечто похожее?

Бард старался вести себя как ни в чём не бывало, но это было нелегко. Ему пришлось делать вид, что рана любимой девушки ничуть не заботит его, хотя на самом деле Элмерик места себе не находил. Но если бы он проявил заботу, Мартин точно пришёл бы помогать со своей дикой магией – и кто его знает, чего бы наколдовал… Предатель! У барда до сих пор не укладывалось в голове, что дружбы с Мартином у них не было и в помине. Тот просто втирался в доверие и лгал, преследуя свои низменные цели.

Поневоле начнёшь задумываться: кто ещё из тех, кого считаешь другом, лжёт тебе в лицо и смеётся за спиной? Кто говорит одно, а замышляет совсем другое; уверяет в чистоте помыслов – и тут же пытается соблазнить твою невесту; помогает с учёбой, а сам лишь спит и видит, как бы насолить Соколам – своим давним врагам?

А вот и ещё один подлец – Джерри. С ним противно даже сидеть за одним столом и делить хлеб. Больше хочется надавать тумаков, чтобы на всю жизнь запомнил.

Если прежде Джеримэйн просто вызывал неприязнь, то теперь он казался Элмерику средоточием пороков – только насквозь гнилой человек мог связаться с Рори. И из-за таких негодяев страдала репутация честных людей. В дальних поселениях Объединённых Королевств люди до сих пор с опаской относились к бродячим музыкантам, и Элмерик не раз оставался без крыши над головой: те, кого хоть раз ограбили лже-комедианты, боялись даже одинокого мальчишки с арфой.

Чем больше он думал о Джерри и Мартине, тем сильнее сжимал кулаки. В горле комом встала невысказанная обида. Прежде Элмерик считал, что не умеет ненавидеть, но теперь был не очень в этом уверен. А где-то внутри крутилась ещё одна душная мысль: а сам-то ты тоже хорош, бард! Сидишь, молчишь, блюдо с соленьями передаёшь, смеёшься… и кто тут главный лицемер?