Терри Пратчетт - Платье цвета полуночи [litres]

Амбер опиралась на его руку, точно на могучий дуб.

– Мой Вильям для вас подарочек приготовил, госпожа, – сообщила она. – Ну же, Вильям, показывай!

Юноша вручил Тиффани свёрток и откашлялся.

– Не знаю, госпожа, следите ли вы за модами, но сейчас в большом городе совершенно замечательные ткани делают, так что, когда Амбер подала мне идею, я про них тут же и подумал. А ещё нужно, чтобы оно легко стиралось, для начала-то, и, наверное, юбка должна быть с разрезами для метлы, и рукава, пышные у плеча и узкие от локтя до запястья – такой крой «баранья нога» называется, в этом сезоне по ним все с ума сходят, и манжеты на тугих пуговичках, чтобы плотно облегали и не мешались; и внутренние карманы, по возможности незаметные. Надеюсь, вам подойдёт, госпожа. Я здорово наловчился снимать мерки на глаз, правда!

Амбер нетерпеливо запрыгала на месте.

– Госпожа, а наденьте! А примерьте! Ну же, госпожа!

– Что? На глазах у всей толпы? – возразила Тиффани смущённо и вместе с тем заинтригованно.

Но отделаться от Амбер было не так-то просто.

– Так есть же ж шатёр матери и ребёнка, госпожа! Мужчины туда и носу не сунут, госпожа, не беспокойтесь! Побоятся, что им дадут подержать младенца, а он, чего доброго, срыгнёт!

Тиффани сдалась. Свёрток казался богатым на ощупь: мягкий, шелковистый, точно перчатка. Матери и младенцы наблюдали, как она переодевалась в платье, и звуки младенческой отрыжки перемежались завистливыми вздохами.

Амбер, пылая воодушевлением, протиснулась внутрь сквозь откидной клапан и задохнулась от восторга:

– Ой, госпожа, ой, госпожа, до чего ж вам идёт-то! Ой, госпожа! Вы бы сами себя видели, госпожа! Пожалуйста, выйдите покажитесь Вильяму, госпожа, он прямо лопнет от гордости! Ой, госпожа!

Отказать Амбер просто язык не поворачивался. Это же всё равно что, ну, щенка пнуть.

Без шляпы Тиффани чувствовала себя совсем по-другому. Как-то легче. Вильям в свой черёд охнул:

– Жаль, тут нет моего хозяина, госпожа Болен, потому что вы – просто шедевр. Эх, если бы вы только могли себя видеть… госпожа?

На краткую долю мгновения, чтобы люди ничего не заподозрили, Тиффани вышла из тела и посмотрела со стороны, как она кружится в дивном наряде, чёрном, как набитая шестипенсовиками кошка, и подумала: «Я буду носить платье цвета полуночи – и у меня хорошо получится…»

Она поспешно вернулась в тело и застенчиво поблагодарила молодого портного:

– Платье просто восхитительное, Вильям, и я охотно слетаю показаться твоему хозяину. Манжеты – прелесть что такое!

Амбер снова запрыгала от нетерпения.

– Надо бы поторопиться, мы же хотим посмотреть перетягивание каната, госпожа, – Фигли против людей! То-то весело будет!

Действительно, где-то неподалёку раздавался оглушительный рёв: Фигли разогревались. В свой традиционный девиз они уже внесли некоторые изменения:

– Долой Королька! Долой Кральку! Долой господавов! Барон, один штукс – на взаимопррриемлемых условиях, ыть!

– Вы ступайте вперёд, – отозвалась Тиффани. – Я тут кой-кого подожду.

Амбер на миг замешкалась.

– Только не ждите слишком долго, госпожа, не ждите слишком долго!

Тиффани медленно шла в новом чудесном платье, гадая про себя, а осмелится ли носить его каждый день, и тут… чьи-то ладони легли ей на глаза.

– Букетик для прекрасной дамы? Как знать, глядишь, он поможет тебе найти суженого.

Тиффани стремительно развернулась.

– Престон!

Неспешно удаляясь прочь от шумной толпы, они разговаривали обо всём на свете. На Тиффани обрушилась целая лавина новостей: и про смышлёного парнишку, нового школьного учителя, которого Престон обучил себе на смену, и про экзамены, и про докторов, и про Бесплатную больницу госпожи Сибиллы, в которую – и это самое главное! – только что приняли нового практиканта, то есть, собственно, Престона, видимо решив, что если он способен кому угодно зубы заговорить, то у него наверняка есть способности не только к стоматологии, но и к хирургии.

– Боюсь, выходных у меня будет немного, – вздохнул он. – Практикантов на выходные не отпускают; а спать мне придётся прямо там, под автоклавом, и следить, чтобы пилы и скальпели были в порядке; а все кости я и так наизусть знаю!

– Ну, на метле до города не так уж и далеко, – отозвалась Тиффани.

Выражение лица Престона изменилось. Он пошарил в кармане, достал что-то, завёрнутое в папиросную бумагу, и, ни слова не говоря, вручил девушке.

Тиффани развернула подарок, зная – однозначно и безоговорочно, – что это окажется золотой заяц. Других вариантов просто быть не могло. Она попыталась найти подходящие слова, ну да у Престона слов всегда было в избытке.

– Госпожа Тиффани, ведьма… – произнёс он. – Будь так добра, подскажи мне: как звучит любовь?

Тиффани вгляделась в его лицо. Шум от перетягивания каната стих. Птицы смолкли. В траве кузнечики перестали тереть надкрылья и поглядели вверх. Земля чуть качнулась: даже меловой гигант напряг слух (ну, наверное), мир затопило безмолвие – и, наконец, остался только Престон, который был всегда.

– Вслушайся – и услышишь, – сказала Тиффани.

По роду занятий я – сочинитель, то есть с помощью слов создаю то, чего не существует, а создавать то, чего не существует, лучше всего из реальности…

Когда я был совсем маленьким – последний ледниковый период как раз только-только закончился, – мы жили в домике, который Тиффани Болен показался бы очень знакомым. У нас была холодная вода, но не было электричества, а мылись мы раз в неделю, потому что жестяную ванну приходилось затаскивать внутрь – она висела на гвоздике с наружной стороны кухонной стены, а заполнять её приходилось долго, потому что мама кипятила воду в одном-единственном чайнике. Первым ванну принимал я, как самый младший, потом мама и потом папа, и, наконец, собака, если папе казалось, будто от неё попахивает.

В деревне жили старики, родившиеся ещё в юрском периоде, – мне они казались все на одно лицо, в кепках и солидных штанах на толстенных кожаных ремнях. Одного из них звали мистер Аллен; он отказывался пить воду из-под крана, потому что «в ней ни вкуса, ни запаха». Он пил воду с крыши, собирая её в дождевую бочку.

С вероятностью, пил он не только дождевую воду, потому что нос его напоминал две вмятые друг в друга клубничины [62].

Мистер Аллен посиживал на солнышке перед своим домиком на старой кухонной табуретке и наблюдал за миром, а мы, мальцы, наблюдали за его носом: вдруг взорвётся? Однажды мы с ним болтали о том о сём, и он внезапно спросил:

– Ты видел, как жгут стерню, парень?