Вадим Панов - Не видя звёзд

– Не сейчас или никогда?

– Может, вы действительно одинаково чувствуете, Олли, однако выражаете свои чувства очень по-разному.

– Спасибо, Аурелия.

– Вас вообще невозможно смутить?

– Вы ещё не пробовали.

Синеволосая опять взяла паузу, внимательно глядя на алхимика, и поинтересовалась:

– Я ведь могу обидеться.

– Мы с Энди одинаково неплохо видим людей, Аурелия, просто он стеснителен и не всегда выбирает правильную реакцию.

– Зачем вы это сказали?

– Я знал, что вы не обидитесь.

Вторая половина нравилась ведьме меньше первой, но синеволосая не могла не признать, что разговор с ней получался интереснее и энергичнее.

– Да, я не хочу с вами ссориться, чтобы однажды иметь возможность спокойно покопаться в вашей голове. – Спорки попыталась ответить цинично, чтобы показать, что способна вести разговор с энергетикой Олли, но у неё не получилось.

– Нет, вам интересна не только моя голова, Аурелия, даже не столько моя голова – вам интересен я. Просто вы пока не хотите в этом признаваться. То ли себе… а скорее всего, мне.

И ведьма поняла, что смущена.

«Доигралась…»

– Откуда вы знаете, что я уже не покопалась в вашей голове?

– Вы не смогли бы одновременно покопаться в двух головах, Аурелия, – мягко ответил Мерса.

– И?

– Второй обязательно всё понял бы.

– Вы уверены?

– Почему-то да.

– А ведь возможно, – ответила ведьма и впервые в жизни поняла, что ответила искренне. Не играя. Приподняв маску, которой защищалась от мира.

От всего этого мира…

– Пойдём посмотрим на тварь? – предложил Олли, галантно предлагая спорки руку. – Пока её не распилили на сувениры.

– А её распилят? – спросила синеволосая, беря алхимика под руку.

– Обязательно, – уверенно ответил Мерса. – Бедокур наверняка уже выдрал ей пару клыков для очередных амулетов.

– Какой ужас!

– Поверь, ужас Бедокур только для чужих. – Олли помолчал, после чего тихо спросил: – Ты ведь расскажешь мне, что мы перешли на «ты»?

– Да, – ответила Аурелия. – Не пиши об этом в дневнике.

– Спасибо, – тихо сказал Мерса. – Мне будет очень приятно услышать это от тебя.

– Я знаю… – Ведьма запнулась, а затем сделала то, чего не собиралась и не думала, что когда-нибудь сделает: быстро потянулась и поцеловала мужчину в щёку.

– Как дела у лесного отряда? – поинтересовался Помпилио.

Он сидел в своём любимом кресле на капитанском мостике «Пытливого амуша», говорил с командиром «Стремительного» по радио и задумчиво разглядывал расположившихся напротив капитанов.

– Всё в порядке, мессер, – ответил дер Шу. – Тщательное изучение окрестностей не показало наличия опасных тварей.

– Видимо, ящеры всех сожрали, – хмыкнул Дорофеев.

– Хоть какая-то от них польза, – кивнул Жакомо.

– Или они не дураки сюда приближаться, – предположил Алецкий.

– Или так.

– Продолжай контролировать учёных, – принял решение дер Даген Тур. – Я уведу людей от берега и выставлю дозоры.

– Слушаюсь, мессер.

Капурчик понял, что Помпилио собирается закончить сеанс связи со «Стремительным», и поднял руку:

– Вы позволите, командор?

– Да, – кивнул дер Даген Тур. – Дер Шу, к тебе хотят обратиться.

– Слушаю, мессер?

– Говорит капитан Капурчик, – громко произнёс галанит, глядя Помпилио в глаза. – Капитан дер Шу, я хочу поблагодарить вас за своевременную и быструю поддержку. Мне очень важно, что вы без колебаний пришли на помощь моим людям.

– Я был обязан прикрывать вас, капитан Капурчик, – сухо ответил дер Шу. – И просто исполнил свой долг.

– Мы все понимаем, что прикрывать меня можно было по-разному. Вы поступили очень профессионально, капитан, как настоящий… союзник. За что я искренне вам благодарен.

– Не за что, капитан, – после паузы ответил дер Шу.

И прервал связь.

Галанитов не любили. В адигенских мирах особенно. А на Линге… на Линге «особеннее», чем где-либо. Лингийское отношение к галанитам можно было идеально определить словом «ненависть», точнее, «взаимная ненависть». Линга стала единственной планетой, добившейся автономии в составе Инезирской империи – Эдуард мог одержать победу, но понимал, что оставит на окровавленной, но продолжающей яростное сопротивление планете бо́льшую часть армии. Линга стала главным двигателем восстания против Империи. И именно лингийцы прервали род Инезиров. И не просто прервали – вырезали под корень. И не просто лингийцы, а Кахлесы.

Поэтому все понимали, что имел в виду Капурчик и почему он сказал именно то, что сказал. И почему смотрел на Помпилио.

– Скольких ты потерял? – угрюмо спросил командор.

– Почти всех, кто был в катере, – ответил Капурчик. – И среди погибших, к сожалению, оказался начальник моего исследовательского отряда.

Он не ждал соболезнований, а их и не последовало.

– Что будет с мёртвыми?

– Мы заберём своих мёртвых с собой.

– Хорошо. – Дер Даген Тур поднялся, заставив капитанов подскочить. – Ночь проведём на высоте. «Дэво» поднимается первым, за ним «Шидун». «Амуш» и «Дрезе» ожидают возвращения разведчиков.

– Отличная скорость, – произнёс сидящий в кресле второго пилота Крачин. – Цеппели такую не развивают.

– Непривычно? – поинтересовалась Кира. Поинтересовалась без всякого контекста.

– Именно непривычно, – подтвердил Крачин. – Не более.

– Я понимаю.

Рыжая знала, что многие цепари недолюбливали быстрые паровинги и аэропланы, потому что привыкли к размеренному, по сравнению с ними, ходу своих больших машин, – однако видела, что Аксель не боится и не испытывает дискомфорта. Ему действительно было непривычно. Не более.

– Мне приходится лететь быстро, поскольку я обещала вернуться до наступления сумерек, – объяснила Кира.

Появление земноводного ящера заставило Помпилио изменить планы: он принял решение вернуть паровинг на «Дрезе» и на ночь поднять цеппели в воздух.

– Да, адира.

– А хочется увидеть как можно больше.

Не из любопытства, а потому что завтра этим маршрутом пойдёт эскадра, и Кира хотела быть уверенной, что сюрпризов, во всяком случае с земли, не будет. И пока они не наблюдались: под паровингом тянулся бесконечный лес, периодически рассекаемый проплешинами озёр и плавными кривыми рек.

– Как думаете, адира, здесь ещё водятся ящеры?

– Нет, конечно, – ответил вошедший в кабину Галилей. И шумно втянул в себя щепотку порошка.

Каким образом Квадрига оказался на борту, а главное, зачем он это сделал, никто так и не понял. Сам астролог рассказал, что «во время неразберихи Бабарский меня потерял, я испугался и спрятался». Рассказ привёл к предсказуемому результату: ИХ нарвался на длинный и весьма неприятный разговор с Дорофеевым, закончившийся клятвенным обещанием суперкарго никогда больше не терять ценного астролога; Помпилио десять минут при свидетелях делился с Теодором своими мыслями насчёт «безответственности некоторых офицеров», но поскольку спящего в хвостовой части Галилея обнаружили через час полёта, возвращаться рыжая не стала. И астролог принялся бродить по машине, изредка забредая в кабину пилотов.