Кирилл Вер - Над вечным покоем

Вспомнив про добычу, Марков остановился, обернулся и глянул на оленя. Глаз охотник не видел: голова зверя смотрела куда-то в сторону.

Наверное, мы с тобой одной крови.

Покойная тварь напоминала Маркова не мордой и копытами, а тем, что некогда скрывалось под толстой шкурой, но сейчас неумолимо упорхнуло в неведомые дали. Олени – гордые, упрямые, свободолюбивые животные. Видимо, своенравие и сгубило молодого, раз он остался в лесу, хотя его сородичи в поисках лучшей жизни умотали на юг. Марков сам когда-то был таким. Молодость бурлила в нем, а гордость шипела пеной у рта. Он бился не ради целей, что озвучивали хриплые глашатаи. Слова «свобода», «правда», «счастье» были ему чужды – юноша тогда даже не думал об их смысле, пока не лишился всего. В лучшие годы Марков шел наперекор судьбе, выбивал зубы любому, кто был против его мнения. Танец на костях, засыпанных метровым слоем ружейного пороха, – вот как можно описать игру, в которой Марков ставил на кон абсолютно все. Опасность быть убитым подстерегала на каждом углу, но Марков смеялся смерти в лицо, не боясь мести или лихой пули. Сколько раз он был на волоске от гибели, но в баталиях с гневливой старухой, вооруженной косой, охотник всегда выходил победителем. Марков не обременял себя мыслями, как и олень. Оба были рабами собственной безрассудности. В итоге бывший офицер допустил оплошность и оказался в Речном, а олень, поддавшись искушению, лежал выпотрошенный на санях. Осознавал ли олень свою смерть? Вряд ли. Да и Марков особо не думал о забвении в бесконечной реке времени. Он следовал за рогатым – тоже умирал, но несколько иначе. Преисполнившись холодного безразличия, охотник медленно растворялся в глуши северного леса.

Марков прикусил губу и попытался набрать скорости, чтобы выветрить мысли, беспощадно атаковавшие пресный разум. Расстояние до Речного медленно, но верно сокращалось. Изредка охотник делал перерывы: разводил костер из щепочек, которые находил в округе, пил хвойный напиток из потертой бутылки, что хранила тепло, и блаженно покуривал. Сегодня он дымил больше обычного, будто позабыв, что папиросы были на исходе еще до леса. После каждого выпитого глотка приятное тепло разливалось по телу. Покончив с привалом и собравшись с духом, охотник вновь запрягал себя в сани и, надрываясь, шел вперед. Каждый шаг, пройденный с тяжелой ношей за спиной, давался с трудом, но Марков продолжал идти, считая, что заслужил подобные издевательства над собой. Пока он ковылял по чаще со скоростью умирающей лошади, тьма успела вступить в свои владения. Марков прекрасно ориентировался в лесу, мрак ему был нипочем, но бесовской холод, больно кусающий через плотную одежду, трудно игнорировать. Да и шелестевшие деревья напрягали. Ветер крепчал – жди вьюги.

Нужно спешить. Больше не буду отдыхать, иначе заметет, и конец. Хм… Может, нарочно притормозить?

Внезапно на юго-западе охотник увидел густой столб дыма, устремившийся вверх и растекающийся по серому небосводу. Марков знал, что в той стороне, на левом берегу Реки, расположилось поселение Ленинское.

Видать, сильно там полыхнуло. Если не потушат, пиши пропало. Идти останется только в Лесное. Наши хрен пустят. У самих еды нет.

Охотник продолжил путь. Настроение было паршивое. Кости и мышцы ломило. Мужчину бросало то в жар, то в холод. В горле стояла тошнота, а в пустом желудке будто рассыпали гвозди. Но самое неприятное, что ощущал охотник, – это нестерпимая боль, тисками сжимающая несчастный череп, на долю которого выпало много испытаний. Марков чувствовал, как пульсировали жилы под кожей, и морщился от неведомой напасти. Зверолов уже подумал бросить сани и упасть на землю от усталости, но вдруг вдали замычала корова.

Наконец!

Покрывшееся коркой льда сердце забилось чаще, разгоняя загустевшую кровь. Чуть повеселевший Марков вышел к лесной опушке, где простирались сотни спиленных деревьев. Лес из пеньков, успевших покрыться ветками, раскинулся во всю ширь вокруг Речного, на пару сотен шагов. Так и начинался знаменитый Хмурый, которому, вполне возможно, вскоре предстоит назваться Лысый. Вообще, деревья в Хмуром по большей части были живыми, но иной раз целый участок леса выглядел зловеще – сухие столбы, хрустя ветвями, молились северным ветрам и пугали охотников, которые бежали прочь, а потом сочиняли небылицы про злых духов.

Неожиданно Марков напоролся взглядом на темную фигуру. Охотник напрягся, рука машинально потянулась к луку за спиной, но, как выяснилось, зря.

– Хоспаде… – неизвестный подал голос. – Миша, ты, что ле? Скока тебя-та здеся не видать было? Ночи три, небось, шатался! Тут столько случилось, не поверишь! А дым-то, дым видел? Грят, Ленинское в огне!

– Не сейчас, – запыхтел Марков, продолжая тянуть вожжи.

Навстречу зверолову шел Юрка, сосед. Его хибарка расположилась прямо напротив Юлькиной избы, между Сифой и Митричем. Неплохой рыбак, кстати. Конечно, больше всего ему нравилось на Реке пьянствовать, а не рыбу удить. Но даже приходя обратно вусмерть бухим, Юрка приносил приличный улов сварливой матушке, что вечно изводила сына за бобыльство. С матерью он почти не говорил, но вне дома болтливости ему было не занимать. Марков молил безвестных богов, чтобы ходячая облысевшая трещотка не закрутилась в надоедливом танце разговора. Охотник тихо поздоровался с соседом, надеясь, что Юрка пройдет мимо, ибо рыболов до хрипоты в горле сетовал, что мамка не так заштопала отцовский невод и вся рыба разбежалась прочь.

– Ты хоть это… Свисти, что ле, покуда идешь по лесу. Едрить, испугал меня до усрачки! А я опять потерял псину проклятую. Удрал, блохастый. Не видал?

– Днем кто-то выл в лесу. Вроде не волк. Твой?

– Не, вечером сбежал.

– Ладно. Бывай, Юрец, – Марков махнул рыболову рукой и пополз вниз по склону.

– Давай… Го-оодь! Миша! А че это у тебя такое? Диво! Олень?! – плешивый прихлопнул в ладоши. – Самый олень! Тю! Говорили же, что тут олень бродит! – он взмахнул руками, и Марков понял, что еще пару слов, и Юрку будет не остановить. – Ну, Марков, ну сукин сын! Ты…

– А как пес сбегает у тебя постоянно?

– Да в щель пролазит, которая рядом с нашим забором. Я постоянно эту дырень латаю, а эта сволочь ее ломает. Тут Карабин увидел меня, прогнал, мудак усатый. А у меня псина, знаешь ле, убегает! Всем похрен!

Марков хмыкнул и пошел дальше, а Юра позади громко звал: «Клык! Клы-ы-ык!» Его зов с каждым шагом становился все дальше, а значит, охотник приближался к Речному. Можно было выдохнуть, ведь скоро покажутся огни на воротах, а за ними – теплый кров и уставшая жена. Издали Речное казалось таким спокойным, но даже оплот тишины и умиротворения мог в одночасье превратиться в кошмар наяву. Уста Митрича много ведали о взлете и падении пяти поселений – отголоска старой партии, о существовании которой могли поведать лишь пыльные книги на полках захудалых изб да маразматические воспоминания дряхлых стариков, потерявшихся в глубинах фантазий. Бывший партиец Иванн, прадед Юльки, оставил некогда богатый город и основал с товарищами на двух противоположных берегах Реки пять деревень. На левом – Ленинское и Лесное, на правом – Речное, Новое и Прибрежное. Управлялись поселения единым собранием, прозванным Союзом Пяти Деревень. Деревни активно друг с другом торговали, ширились и копили природные богатства: пушнину, древесину, мясо, рыбу. Но люди не всегда жили сыто. Как-то раз одна зима выдалась жутко холодной, что вызвало сильный голод в деревнях – в те годы погибла семья Митрича – но по воле случая на север пришли обозчики, что помогли пережить тяжелые времена. Однако Союз Пяти, когда его обнаружили Шахты, начал разваливаться, в ход пошли заискивания с торгашами, охота за марками, что в итоге привело к войне. Дело в том, что Шахты часто посещали левый берег, а для переправы на правый приходилось тратить очень много сил. Шпиль, дед Юльки и на тот момент глава Речного, на общих собраниях не раз просил объединить усилия, дабы построить мост через Реку, но левые отказались, не желая видеть в соседях конкурента. Глава Речного был оскорблен не только равнодушием Шахт к проблеме, но и вечными посягательствами на промысловые участки Речного выше по течению, где хорошо ловилась рыба. Бывшие товарищи заставили прибрежье сетями, глушили водных обитателей взрывчаткой, которую продавали обозчики. Левый берег, что славился лесными угодьями, хотел забрать и ловлю рыбы, и охоту. Глава Речного решил действовать радикально. Шпиль взял в плен рыбаков из Ленинского и проезжавших случайных обозчиков, после началась стремительная как ночная вьюга Война Пяти Деревень. В итоге Новое и Прибрежное лежали в руинах, а Речное едва устояло перед ватагой хорошо вооруженных бойцов с левого берега. Никто не скрывал, что Шахты вмешивались в бои – посылали солдат и оружие, с целью навязать условия перемирия. Как бы то ни было, правые оказались повержены. Ленинское и Лесное потребовали казни Шпиля, но им выдали только его бездыханное тело. Шахты, выступая третьей стороной в переговорах, одним из условий постройки моста и продолжения торговли под страхом блокады запретили натуральный обмен между деревнями. Союз Пяти оказался не у дел, но в истерзанное осадой Речное, полное беженцев из разрушенных поселков, рекой хлынули необходимые товары.