Артём Кившарь - Хроники Лерона

Я очутился в небольшой пыльной комнатке. Кто-то метнулся к камину, пылающему в противоположной стене. Не медля ни секунды, я кинулся туда же и наткнулся на человечка, запутавшегося в складках своего плаща и растянувшегося на полу. Схватив его за шиворот и слегка приподняв над полом, я заглянул ему в лицо. Мне удалось разглядеть в полумраке маленькие хитрые глазки и тонкие плотно сжатые губы, высокий лоб и густые брови. Я посмотрел на пламя и увидел, что его языки лижут какие-то бумаги. Швырнув человечка об стену, я бросился к камину и, не раздумывая, сунул в огонь руку, выхватывая уже занявшиеся листы. Погасив их, я со злостью пнул под бок карлика носком сапога.

– Ах ты дерьмо собачье! – вырвалось у меня.

– Чтоб ты сдох, ублюдок! – процедил тот, за что опять получил сапогом, но уже по лицу. Сплюнув выбитые зубы и слизав с расквашенных губ кровь, он грязно выругался, но от высказываний в мой адрес воздержался.

Я осмотрел комнату. В центре стоял массивный, но небольшой дубовый столик, на котором лежали какие-то лисы, валялась целая куча кистей и гусиных перьев, обгорелых свечей. На углу стоял желтый подсвечник и лежала палитра с красками. У проема, который еще совсем недавно закрывало зеркало, ощерился корявыми ножками табурет. Стены комнаты украшали полуистертые и засаленные гобелены. Быстро обобрав их, я обнаружил под одним из них дверь, ведущую в другую комнату. Маленькая железная кровать составляла всю ее меблировку. Я также нашел кладовую с приличным запасом пищи, воды и вина, и комнату, служившую обосновавшемуся здесь карлику туалетом. Больше ничего интересного обнаружить не удалось, и я, вернувшись к предварительно связанному куском разрезанной шторы злобному недомерку, сгреб со стола бумаги и вышел из затхлой атмосферы комнатки в коридор, освещенный газовыми фонарями, таща за собой коротышку. Я уселся прямо на пол и принялся за изучение набросков. Это были вполне удачные попытки изобразить мое лицо. Если все это совместить и перенести на холст, добавив немного света и красок, то получился бы великолепный портрет. Но, отложив рисунки в сторону и взяв в руки те листы, что спас от огня, я испытал еще большее удивление. Это были небольшие гравюры, и то, что было изображено на них, вызвало у меня шок.

На первой картинке я, облаченный в тяжелые доспехи, сражался с болотными тварями. Вытащив меч из уже мертвого чудовища, я занес его над головой другого. Это было больше года назад, но я отчетливо помнил этот момент. Конечно, качество изображения оставляло желать лучшего, но я не мог ошибиться: осанка, поворот головы, выражение лица, манера держаться в седле – все принадлежало мне! Далее следовала гравюра, запечатлевшая тот миг, когда Скворт возлагал мне на голову герцогскую корону. Я стоял перед ним, опершись на одно колено, а король, улыбающийся, довольный, держал над моим челом золотой венец. Придворные, расположившиеся слева и справа от нас, с интересом наблюдали за происходящим. И здесь художник передал не совсем все точно, но дух, которым был пропитан рисунок, не оставлял сомнений, что изображено на нем именно то, что я подумал. Далее следовал лист, пожелтевший, но не успевший загореться. Я сидел верхом на белом коне, белый плащ скрывал мою фигуру, а рядом был бледный силуэт всадника, смахивающего на призрака. Мы – я и Живущий-В-Тумане – разговаривали, а вокруг нас раскинулась бескрайняя степь. Остальные три гравюры сильно обгорели, но я все-таки смог на них кое-что разобрать. На одной я стоял на безопасном расстоянии от бешено пылающего дворца Скворта, и потому, как была запрокинута моя голова, можно было догадаться, что я смеюсь. Следующая запечатлела жуткую сцену – у ног, обутых в черные сапоги, лежало изуродованное и обезглавленное тело молодой женщины. Та часть гравюры, где по идее должна была находиться отрубленная голова, сгорела дотла. Невозможно также было различить, кто является хозяином сапог. Последний рисунок пострадал больше всех остальных, но среди осыпающегося пепла на небольшом кусочке бумаги все же были видны какие-то искры, молнии, тени.

– Что это такое? – спросил я карлика, сверлившего меня своими поросячьими глазками, подымаясь с пола и тыча ему в лицо гравюры.

– Пошел ты… – начал было он, но захлебнулся кровью, хлынувшей из его носа сразу после того, как я заехал ему кулаком в морду.

– Что это такое? – повторил я вопрос.

– Картинки, – попытался сострить он, но, получив удар под дых, сразу осекся.

– Что это такое?

Молчание. Я опять от души махнул ему по роже. Втянув голову в плечи, он весь как-то сразу поник, съежился и захныкал. Он сломался и сейчас выложит мне все, что знает, решил я. Но я ошибся. Поплакав с минуту и утерев плечом с лица кровь, сопли и слезы, он опять гордо задрал подбородок и заорал:

– Ничего я тебе не скажу, проклятый!

– Значит, сейчас ты умрешь, – спокойно сказал я, приставляя к его животу острие меча.

– Пусть я погибну, но ты ничего не узнаешь! – дрогнувшим голосом произнес человечек.

Я слегка надавил на рукоять, и лезвие на сантиметр вошло в его тело. Вскрикнув, он опять заплакал и, отхаркивая изо рта комки запекшейся крови, согласился поведать мне то, что знал. Глотая сопли, он сказал, что зовут его Толсон, что он незаконнорожденный и полоумный сын Скворта, что тот прятал его в потайной комнатке, навещая раз в месяц. Я знал, что по законам Бермандии король, имеющий ребенка от женщины, с которой он не состоит в браке, должен отречься от престола. Не знаю, откуда это пошло, кто был матерью Толсона, почему он родился дураком и уродом, но мотивы, которыми руководствовался Скворт, поместив сына в тайник, были мне понятны – нежелание лишать жизни свое чадо, а себя – трона.

– Около года назад, – продолжал свой рассказ Толсон, а я отметил про себя, что не полгода, не два, а именно около года назад, – отец пришел ко мне злым, непохожим на самого себя. Он спрашивал меня о том, как далеко я смогу заглянуть вперед, что показалось мне очень странным. Ведь папа должен был знать, что я делаю это не специально, а выхватываю картинки будущего случайно. Это приходит как какое-то озарение, как взрыв, и тогда…

– Что было дальше? – грубо спросил я, предвидя, что Толсон собирается пуститься в пространные объяснения того, как к нему приходят пророческие видения.

– Так вот, я и сказал отцу, что каждый раз это приходит по-разному, и нет какого-нибудь определенного промежутка времени, который может перепрыгнуть мой разум, потому что все это происходит на бессознательном уровне. Папа удивился, чему в свою очередь, удивился я. Я поинтересовался у него, зачем спрашивать то, что он должен обо мне уже давно знать. Но он ничего не ответил, а показал мне две гравюры, сделанные мной задолго до того, как произошли события, изображенные на них. Вообще-то у меня много их. У меня есть гравюрка, на которой барон Ролод трахается с графиней Долорес, еще есть…