Катя Аникина - Вестники Весны. Мифы двенадцати миров

«А что если бабушка ушла навсегда? Сказать родным? Или ещё не стоит?» – Незаметно для себя девочка оторвала металлическую кругляшку с рукава и с удивлением обнаружила её в пальцах.

– Мы сегодня хотим познакомить бабушку Томань с младенцем, – за обедом объявила мать Эленхета.

От её слов Дэйкири хлебнула суп так быстро, что обожгла рот и сплюнула содержимое обратно в миску.

Хелла заметила это и сочувственно посоветовала:

– Снег пожуй, поди, остудишь ожог.

Дэйкири нахмурилась, пытаясь понять, шутит сестра или говорит всерьёз, но всё-таки предупредила мать:

– С утра бабушка не возвращалась из мира грёз.

– Ну, так к обеду-то вернётся, наверное. Сходи, проверь, а мы позже подойдём.

Дэйкири одним глотком доела и засобиралась к Томань, не сомневаясь, что увидит всё ту же деревянную статую.

Алекс и Соплежуйка оказались заняты – после обеда отец отправил их разбирать прогнившие доски в амбаре. Пришлось идти одной. Дэйкири не хотелось этого. Что она будет делать, если бабушка спит? Как сказать матери? Что если она больше не проснётся? Ей не хотелось даже думать о таком. Всё это оказалось слишком страшно и горько, а такие эмоции вовсе не подобали настоящему охотнику.

Царапая и соскабливая языком обваренную кожу нёба, Дэйкири с несчастным лицом явилась к бабушке. Та проснулась и что-то вышивала, сидя на подушках. При появлении внучки подняла голову и пожаловалась:

– Я уж решила, ты забыла про бабушку.

Дэйкири стало так легко и радостно, будто все горы Щита Мтори в один миг прекратили давить ей на сердце.

– Ты спала с утра и вот… Я решила в лес сходить, барсуков проведать, и после обеда сразу пришла, – мямлила девочка с глуповатой улыбой.

– И как они?

– Не попались.

– Спят ещё, Весна только родилась.

Дэйкири закинула пару поленьев в печь и зачиркала розжигом. Но дрова отсырели и, вместо того чтобы гореть, дымили и чадили почём зря. Пришлось искать поленья с сухой корой и отдирать её ножом.

– Позже петельки поставь, авось попадутся ещё.

– Ага.

Дэйкири вздохнула, а бабушка вновь принялась за вышивку.

– Вот у меня сегодня горе-то случилось. Зуб в сухарике застрял, да так там и остался. Совсем старая уже стала… Теперь ещё и без зубов шамкать буду, – с обидой в голосе пробормотала Томань. – Рассыпаюсь, мир грёз всё сильнее отпускать не хочет…

Дэйкири с силой отскребала кору для растопки, а в душу её с каждой фразой впивались когтистые пальцы тоски.

– Не думай так, бабушка, поживешь ещё. – Девочке захотелось обнять её, но она сдержалась и продолжила работу.

– Да кому я нужна, старая, из ума выжившая, только разваливаюсь. Одним богам ведомо, в чём дух держится.

Сердце Дэйкири всё больше сжималось от жалости, и на глаза наворачивались непрошеные слёзы. Как же могла она думать уйти из деревни? Бросить бабушку Томань?

– Подруга моя, Наинь, – помнишь её? – уже которую неделю не заходит. Поди, не вернётся из мира грёз более. А ведь здоровая была, да и помоложе меня. Все наши уже спят вечным сном, одна я осталась на Живе.

Бабушка призадумалась и зашамкала губами.

– Дэйкири! Ты чего шмыгаешь? Расстроила я тебя? А ну-ка иди сюда!

Дэйкири бросила из рук щепки и, опустив голову, подсела к бабушке. Та обняла внучку. Так стало тепло и уютно, что сдерживаемые слёзы прорвали плотину и хлынули по щекам девочки. Невозможно было поверить, что наступит тот миг, когда они не смогут вот так обняться, когда не будет ни вышивки, ни маленькой норы, ни сушёных ягод.

– Я не хочу, чтобы ты засыпала навсегда, – прохлюпала Дэйкири.

– И я не хочу, но ты же знаешь – это не в моей власти. Сколько мать-Жива энергии нам ни отмерила, а всё ж придёт срок, и кончится она. – Бабушка гладила внучку по голове.

От пролитых слёз печаль не становилась светлее, тоска так и осталась гнилой щепой торчать в сердце. Узорчатый жилет на груди бабушки промок, а Дэйкири всё думала о том, что сегодня Томань ещё здесь, а завтра или через неделю весь привычный мир может рухнуть и всё…

– Ты молодая ещё, Дэйкири, давай, не горюй почём зря. О себе я и сама поплачу. Расскажи-ка, где твои друзья? Почему Алекс не пришёл? Где дурочка ваша?

Бабушка явно хотела отвлечь внучку, и ей это удалось, потому, как назвать этих двоих друзьями Дэйкири не смогла, даже если б ей по одному отрубали пальцы.

– Они мне не друзья вообще-то! – вскрикнула девочка.

– А кто же? – бабушка заулыбалась. – Хорошие ребята, отчего не дружите?

Дэйкири отпрянула и уставилась на бабушку – не спятила ли та?

– Хорошие? Бабуля! Он раб! И лентяй безмерный при этом, мнит из себя самого умного, а Лилёк и вовсе с мозгами не дружит!

– И с каких пор ты стала такой зазнайкой? – Томань наморщила нос и вновь взялась за вышивку.

Дэйкири от возмущения вскочила с подушек и так яростно принялась разжигать печь, что поленья заполыхали через мгновенье, занявшись от наструганной коры.

Дверь лаза распахнулась. Дэйкири услышала звуки весёлых голосов и обернулась.

– Эленхета, дорогая! – Мягкий бабушкин голос замурлыкал от умиления. – Неужто ты навестила меня с внуком?

Мать с младенцем, закутанным в тёплый платок, улыбаясь, села рядом с Томань. Следом, на ходу снимая шубу, ввалились смеющаяся Хелла и тётушка Тиана.

– Скорее дайте мне его! Уже выбрали имя? – Бабушка потянулась к ребёнку, и мать бережно положила малыша в её руки.

В норе сразу стало шумно от бабской ниочёмной болтовни. Дэйкири раздражённо сдула чёлку со лба и отвернулась к печке.

– Не назвали ещё, решили подождать воли богов. Третьего дня Эрулайн будет в зените, тогда шаман подскажет предначертанное имя, – голос матери звучал устало и радостно одновременно.

Разговор перемешивался зёрнами в мешке, и Дэйкири, задумавшись, перестала разбирать его смысл. Смех и болтовня будто отрезвили её: «Опять нюни распустила! Настоящий охотник бабушке в жилетку не хнычет».

Она мысленно выругалась, досадуя на себя: «Слабачка! Неженка! Если не уйду, так навсегда и останусь девчонкой! Почему же боги не укажут мне дорогу?»

– Я сделал всё, что мог, Лилёк, прости. Они тебя не отпустят.

Её безразличное лицо не поменялось. Лилёк молчала и обводила пальцем узоры на столе. Чего ради я за неё беспокоюсь? У неё в голове пусто, она ничего не поймёт. Это как если бы в жертву принесли животное. Не всех же овец мне теперь спасать.

Соплежуйка подняла голову и улыбнулась. Тёмно-серые глаза казались осмысленными. Я похлопал её по голове. Волосы Лилёк никто не мыл и не расчёсывал, потому они вихрились спутанной мочалкой. Она улеглась щекой на стол и, уставившись в одну точку, начала пускать пузыри носом.

Я тем временем чистил корешки неведомых растений для супа. Они попадались то мелкие, то гнилые, и возиться с ними приходилось неоправданно много.