Василий Московский - Пепел и Кровь

Да ну, бред! Тоже мне, разнюнился! Все это усталость и наваждения дьявольские! Проклятые земли! Ну, ничего! Огнем и мечом наведут дэориане тут порядок!

О чём там ребята говорят?

– Тебе бы все зубоскалить! – буркнул Осберт. – А мы тут против еретиков да колдунов темных сражаемся. И одолеть их можно только силою Дэора и Детей Его. И негоже воинам Господа распускаться и пятнать себя непотребствами. Нам же хуже! Мы здесь вдалеке от своих, здесь все проклятым чародейством дышит…

На мгновение воцарилось молчание.

– Знаете, я много где побывал, и много чего видел, пока воевал за Святую Землю, – продолжал Осберт. – Видел людей, которых рубишь и колешь, а им хоть бы хны. Прут на тебя и все! Видел, как мертвецы поднимались из песков и набрасывались на живых. Видел, как тени пьют кровь человеческую, высасывая живую плоть досуха. Видел как демоны появляются из дыма и пламени и сжигают все вокруг. И, когда уже не веришь ни в меч, ни в щит, то спасает только вера во Всетворца Единого, Детей Его, Богов Близнецов, и Пламень Всетворящий.

Алвин улыбнулся, покачал головой. Но, в сердце закралась мелкая, навязчивая мысль – а он прав! Прав старый ворон. То, с чем они столкнулись, здесь, в Лайнстере, это не увальни из графских дружин. И белые демоны, действительно, серьезный противник – опасный, как раненый, недобитый зверь. Мысль эта раздражала, Алвин гнал ее. Но она не отступала. Словно альвский дружинник облитый сияющим серебром доспехов, с белым плюмажем на островерхом шлеме. Сильные, быстрые, как ветер, столь же беспощадные. Один за другим падали брингольтцы, сражённые ударами их полыхающих серебром мечей. Воспоминания жгли калёным железом, распаляли злость. А с ней, в тени её, зрел да разбухал чёрный, холодный страх.

Остальные чувствовали то же самое. Хохотнули для порядка, но притихли, задумались.

– И знаете, там, в песках Рассветных Царств, я понял, что никогда нельзя недооценивать врага. Тем более такого, – Осберт гневно глянул в сторону вершины холма. – Мы ж думали, что в руках они у нас. Рыцари как туда ломанулись. Считали, что растопчут они их лагерь, ведь там одни недобитки раненые остались! А, вот, поди ж ты! Я помню, как полыхнул вихрь белого пламени, как закованных в сталь всадников расшвыряло. И вопль этот – будто все бесы преисподней на волю вырвались. Драпанули мы от холма того. А как они на прорыв пошли! Кто же знал, что у них и сил, и дури хватит атаковать. Так что, согласен я с Эльфином. Не нравится мне все это. И туман этот, и завывания эти странные. Вот, чую, что не они тут добыча. А мы.

– Ой, да ладно тебе, скажешь тоже! – отмахнулся Дагоберт.

Но Алвин понял по лицам товарищей – Осберт выразил общее настроение отряда. Всем было не по себе. Да и, чего греха таить, Алвину тоже. И это злило.

Алвина жутко бесило, что какие-то твари смеют вставать на его пути. На пути его славы и мести. Он был бастардом одного из норманнских графов, которому приглянулась красивая дочка обедневшего эрлина из древнего хельмлингского рода. Отца Алвин не знал – норманн оставил надоевшую женщину как только узнал, что она беременна, – и его воспитывали мать и дед. Мать умерла рано. А дед ещё успел кое-чему научить внука, прежде чем тоже сошёл в могилу. Внуку же, кроме умения драться и никогда не сдаваться, он оставил лишь доброе имя, фамильный меч, старые доспехи да боевого коня. Спустя пол года, после того, как умер дед, к Алвину заявился один из графских сынков, и надменно ухмыляясь, стал вещать что-то о старом фамильном долге, который до сих пор не был выплачен. Стиснув зубы от бессильной ярости, оглядывая лес сверкающих копий за спиной высокородного выродка, Алвин понял, что сила на стороне графского отродья, и поэтому, позволил вышвырнуть себя из родного дома, отнятого у него в качестве уплаты долга. С собой он прихватил только дедовы меч, щит и доспехи, да старого коня. И, лютую, жгучую, неугасимую ненависть к знатным подонкам, которым ничего не нужно было делать для того, чтобы устроить свою жизнь – папеньки, да их происхождение служили той самой грамотой, которая обеспечивала им почёт и богатство, и открывала любые двери. А самим им можно было не отрывать задницы от уютного кресла у камина, обрастать жирком да потрахивать смазливых служанок. Алвину же пришлось пробиваться с самых низов. Первые деньги он заработал на турнире в Скарфорде, победив Харальда Железнорукого, того самого, кого боялись как самого Проклятого и называли Шагающей Горой. Потому что одним ударом своего страшного меча он перерубал надвое всадника вместе с конём. Конечно, слухи, как и всегда оказались преувеличены, но Алвин никогда не забудет тот день. В тот день он смотрел в глаза собственной смерти. И в тот день он родился второй раз, когда истекая кровью, едва держась на ногах и жадно глотая воздух, опершись на зазубренный меч, он стоял над убитым Железноруким, как юный царь из Священного Писания над поверженным великаном из вражеского войска. В тот день умер мечтательный мальчишка, любящий мать и восхищающийся дедом. И родился мужчина, безжалостный, хитрый, знающий, чего хочет. Потом, были другие турниры, а потом началась жизнь наёмника, и постепенный сбор отряда Чёрных Оборванцев.

Эльфина согнали с родной земли за какие-то долги, а может, просто потому, что одному из своевольных высокородных норманнов понравилась молодая и очень красивая Эльфинова жена, а тот посмел её защищать, ибо ей совершенно не хотелось стать очередной игрушкой любвеобильного лорда, домогательства которого становились всё более откровенными и грубыми. В итоге Эльфин лишился и жены, и доброго имени, и дома. И всё потому, что он был всего лишь зажиточным крестьянином, хельмлингом. Холопом у новых господ, принесшим варварам свет цивилизации. Поход же и награды, которые могли ему достаться, обещали силу и месть.

Дагоберту же просто надо было кормить маленького сына, да и красотку дочку хорошо выдать замуж. И он очень хотел, чтобы его дети жили как люди, а не гнули спины перед надменными лордами, кичащимися деяниями предков, силой, происхождением и богатствами.

Осберт… Святоша Осберт. Он всегда был угрюмым молчуном. Но лучшего товарища и друга стоило поискать. Жутко нервировало и раздражало его постоянное брюзжание да поучения, сдобренные цитатами из Писания. А когда тот молчал, то чуть ли не робость внушал. Нахохленный, угрюмый, словно старый ворон. Словно знает что-то такое, что неведомо другим, и знание это не из приятных и лёгких. Говорят, он был рыцарем Храмовником, но за какой-то серьёзный проступок, его изгнали из Ордена. После этого куда только его не кидало! Ему довелось послужить наёмником у басилевсов Элларгира, а потом, даже, побывать при дворе халифа Харуна ар-Рашида. И, те, кто знал Осберта дольше, говорят, таким угрюмым и молчаливым он был не всегда. Что с ним произошло, и когда? Сам он не особенно любил вдаваться в подробности своей жизни. Только в моменты, когда на него находила охота пооткровенничать – а даже это напоминало приступ щедрости у старого скупердяя, когда тот с болью и кровью отрывает от сердца завалявшийся медяк, – что на его совести ужасный и очень тяжёлый грех. И теперь он хочет отмолить его. В битвах с бледными демонами, он видел возможность сполна искупить свою вину. И этой возможности он отдавался со всем рвением, на которое способен.