Арсений Зензин - Саги зала щитов. Кюна волчица. Книга первая

– Я благодарна тебе сильномогучий Ярл! Ты одарил меня бесценным даром. – склонившаяся над Руагором, вестница скорби мельком глянула вверх на стоящего среди прочих, на самом краю кургана, Адульва сжимающего ладонь кровавой кройщицы. – Дар коий я не могла ожидать от простого смертного. Ни кто и никогда не нарушит твой покой, как и не падёт твоё городище, силами Асиньи Хель клянусь. – жрица поцеловала старого воина в лоб и направилась к лестнице.

Вестница скорби поднялась, и курган начали закрывать, общими силами скатывая массивные ошкуренные бревна на заранее выкопанные по бокам ямы, неглубокие аккурат в толщину брёвен полости. В молчаливом почтении опустилось последнее древо и к занявшей место посреди настила жрице подвели белого коня. Животное брыкалось и вставало на дыбы, тряся длинной белоснежной гривой, словно чувствуя свой тёмный вьюрд. Но стоило лишь коснуться бледной руке мощной шеи, стоило достичь стригущих ушей шёпоту вестницы, как конь пару раз вдарив копытом по бревнам, упокоился, а хирдман что подвёл его, чуть ли не бегом рванул прочь.

Шёпот сменился громким стихом на неведомом языке, и мало было тех средь пришедших проститься с вождём. Кто не отвернул свой взор, убоявшись тёмного Хельхеймского Сейда, помощницы смерти, творимого над курганом. Звучали напитанные могуществом, редкие для слуха простых смертных слова, запирающие курган. Страшное проклятье хуже самой лютой смерти ожидает теперь того кто возомнит себя достойным потревожить покой вождя. А кровь из рассечённой костяным клинком конской шеи словно печаль легла поверх них.

Конь, лежащий у ног белоокой девы, в последний раз дернулся, зайдясь посмертной судорогой, а сама вестница скорби к великой радости окружающих, во всю тискавших обереги лёствёртцев, замолчав, убрала клинок за пояс, и устало, чуть пошатываясь, дорого давался дарованный Хель сейд, отошла, её дело было исполнено.

Десятки окованных лопат вгрызлись большущие кучи земли, и не минуло и часа как над бревенчатым настилом да тушей принесенного в жертву коня, возник невысоких холм. К коему ворча от натуги, таща неподъемного вида каменную плиту ровных граней, поплелись с десяток ражих молотобойцев возглавляемых Бареброй да Цвергом Фиральдером.

В дни прощального пира редко кто видел гнома, и теперь стало ясно, почему. Дитя камня тоже уготовило свой дар Руагору. Великолепный рунный менгир, что украсил вершину кургана, являя взорам средь вытесанного на стенках хитрого узора, длинную руническую песнь драпу, о свершениях вождя обретшего покой в тени легендарного славного на весь север чертога.

Ведь когда сгинут, обратившись тленом внуки, будущих правнуков. Да рассыпаться ржой оружие, перешедшее по наследству от щуров, только память будет жить вечно. Память о славных делах, запечатленная на камне гордо возвышающегося менгира вертикально стоящего поверх холма-кургана.

– Так это правда? Скажи мне, Льёт ты и впрямь солгал мне, подсунув ту шкуру и камень, намеренно умолчав о последствиях. – кровавая кройщица стоя на самой кромке скального плато невдалеке от ущелья Хородрин единственной дороги через Саркнар, испепелила взором голубых глаз растерянного ульфхендара.

Берсерк чуть виновато глянул из под волчьей морды капюшона на новоявленную кюну, что в кожаных штанах, заправленных в высокие меховые сапоги, да свободной рубахе кроткого рукава и шнурованного ворота схваченной широким воинским поясом. Стояла пред ним, скрестив за головой обнажённые клинки.

Вот он и раскрылся так сильно досаждавший вопрос, что все же случилось с его новоявленной сестрой в последние дни. Полные нестерпимой злобы взоры, нежелание не то что бы говорить, но даже смотреть в его сторону. «Пошел прочь!» Вспомнилась глухое рычание воительницы когда Льёт в первый день прощального пира, подошел к ней принимающей клятвы верности от фьордфьёлькцев обнажавших браслеты над священным пламенем очага в длинном ярловом доме, ставшим ныне обителью кровавой кройщицы.

Он-то грешил на тяготу принятого решения о Хольмганге с названным отцом да борьбу с духом зверя, очень тяжелую на первых прах после принесения клятвы Асиньи Скади. И дюже обрадовался, когда вчерашним днем Сольвейг едва отсыпали курган над Руагором, назначила эту встречу вдали от городища в полдень сего дня.

Анн нет, прогадал в своих догадках, прознала истину не иначе с помощью клятой ведьмы помощницы смерти. Он должен был сказать уже давно, да все откладывал, язык костенел, видя грусть кюны о своих отцах, названном и кровном, но истина не кусок злата в мешок не спрячешь да в яму не зароешь, всплыла на свет к великому стыду берсерка.

– Я должен был упредить, моя вина, но разве сейчас это важно волчица.

– Ты лишил меня Вальхаллы пес, обманул, отвёл от отца и всего рода, приговорив к проклятию Трюмхейма. – диким истошным криком зашлась Хортдоттир, чуть отступив от края неспешно идя вкруговую, оставляя берсерка меж собой и обрывом скалы, возвышающимся над каменистым горным склоном.

– Не смей называть зал воя – прекрасный чертог охотницы Скади проклятьем. Я дал тебе силу неблагодарная. Силу что поможет обрушить священную месть на голову конунга Игвана. – рявкнул в ответ Льёт, что-что а хулить избравшую его Асинью он не позволит.

– Мне не нужна такая сила лжец. – пару раз, глубоко вздохнув кровавая кройщица взмахнула пред собой клинками со свистом рассекая воздух. – Выбирай на оружии или на когтях?

– Одумайся уже поздно мстить мне, в грядущей войне я вражьей кровью смою свою вину. – сокрушенно опустил голову Льёт придавленную грузом собственного проступка.

– На оружие или когтях? Выбирай! – прозвучал полный непреклонной решимости голос кюны.

– Я не такой дурак чтобы выходить с тобой на пляску клинков. – сказал берсерк, отбрасывая в сторону волчью накидку и снимая пояс с ножнами. Все естество избранника Скади было полно гнева, но не на соперницу искуснейшую рыжую воительницу, а на себя самого, вынужденного оборвать путь волчицы из-за своей, же глупости и не далекого низкого поступка. – На когтях.

И словно вторя его тихому ответу, впереди раздался режущий слух треск костей да злобный звериный рёв. Обливающийся предвкушением кровавой потехи волк внутри берсерка принимая вызов, тоже стал вырываться на свободу и за пару мгновений до трансформации Льёт всё же поднял отяжелённый скорбью взор своих глаз, что-бы ошарашено помянуть Асинью. Пред ним стояло нечто невообразимое. Многое повидал он за свой полный приключений век, окунувшись в таинства своей богини. Многих ульфхендаров знавал, что со своей стаи, что с других ковенов. Но, то во что обратилась Сольвейг, берсерк узрел впервые.