Живиль Богун - Запасные

– Сейчас сама увидишь, матушка, – сестра Кунигунда с явным облегчением остановилась у первой же двери. – Сюда изволь…

В крохотной палате с холодным каменным полом и голыми белёными стенами стояли четыре узкие койки, застеленные одеялами из некрашеной козьей шерсти. Три были пустые, а на дальней, стоявшей под окном, лежала девочка лет двенадцати. И да, она была невероятно красива! Даже длительная болезнь не смогла уничтожить столь щедрый дар природы. Насколько можно был судить по контурам тела под одеялом, девочка была стройна и высока. Тугие локоны очень светлых волос разметались по подушке, обрамляя нежный овал лица с безупречными чертами. Густые длинные ресницы бросали тень на довольно высокие скулы. Но вот больная, видимо, разбуженная вошедшими, открыла глаза, и мать Геновефа с трудом сдержала возглас удивления: она в жизни не видела такой чистой, такой глубокой, такой завораживающей синевы!

Пухлые губы больной раздвинулись в улыбке, обнажив жемчужные зубки.

– Приветствую тебя… – больная попыталась приподняться в постели.

– Лежи, дитя, лежи! – остановила её настоятельница и, приблизившись, присела на краешек узкой койки. – Как тебя зовут?

– Не помню… – девочка растерянно заморгала, прекрасные глаза наполнились слезами.

– Ох, прости, не успела предупредить тебя, матушка, – неуклюже подскочила сестра Кунигунда. – Бедняжку вытащили из-под обломков обрушившегося здания – всё тело было в синяках. К тому же, видать, получила удар по голове. Она ничего не помнит: ни откуда родом, ни кто её родители, ни даже как её зовут.

– Вот как… – мать Геновефа задумчиво поглядела на растерянную девочку. Затем повернулась к заведующей приюта: – Сестра, ты всегда отличалась познаниями в событиях прошлого. Не подскажешь, как звали жену Тодарика Первого?

– Ирмхильда Прекрасная, – с готовностью ответила сестра Кунигунда. – Летописцы ещё называли её божественной и сравнивали с самой богиней Бригит, девичьей ипостасью Триединой Госпожи… А почему ты вспомнила про Тодарика, матушка? – вдруг насторожилась она.

– Так, красота вашей обители навеяла… – иронично хмыкнула настоятельница и снова повернулась к больной: – Негоже человеку жить без имени, словно дикому зверю. Отныне нарекаю тебя Ирмхильдой – пусть это славное имя принесёт тебе счастье, дитя! – мать Геновефа коснулась ладонью бледного лба девочки. – Теперь отдыхай, набирайся сил. А завтра отправишься со мной в Никею. Я забираю тебя в свою школу…

– Завтра? Как завтра? – сестра Кунигунда до того разволновалась, что посмела прервать мать-настоятельницу. – Она же ещё очень слаба!

– Слаба, но уже совершенно здорова. Ей нужен лишь свежий воздух, хорошее питание и побольше солнца. А я не могу ждать – мне давно пора быть дома, дел накопилось невпроворот! – с этими словами настоятельница степенно поднялась на ноги. – Проводи меня в мои покои, сестра, хочу отдохнуть…

И тут кто-то дёрнул её сзади за рукав. Мать Геновефа, никак не ожидавшая такой дерзости, резко обернулась: перед ней стояла ещё одна девочка, до этого, видимо, таившаяся в тени оконной ниши – серое платье воспитанницы позволяло остаться незамеченной. Она была тоща и мала ростом, коротко остриженные волосы торчали неровными буро-серыми пучками, щёки впалые, под глазами круги. А глаза, большие и ясные, редкого светло-карего оттенка, умоляюще глядели на важную гостью.

– Что такое? – строго спросила мать-настоятельница. – Ты кто?

– Прости Триединой ради, матушка, недоглядели! – всплеснула руками сестра Кунигунда и засуетилась, запыхтела, тщетно пытаясь протиснуться в угол за кровать и схватить нарушительницу порядка. – Это вторая наша бедняжка, тоже после взрыва к нам попала – и тоже без памяти!

– Но что она делает в больнице? – требовательно осведомилась мать Геновефа, внимательно вглядываясь в лицо второй девочки. – Она не выглядит больной, хотя подкормить бы не помешало…

– Так она почти ничего не ест, матушка! И почти не спит – всё сидит около… Ирмхильды, за руку её держит. С тех самых пор, как их привезли из Сингидуна, считай, ни на шаг он больной не отходит!

– Получается, они знакомы? – настоятельница наклонилась к странной девочке. – Вы родственницы или, быть может, подруги?

Девочка молча помотала головой, затем так же молча кивнула, не отрывая от гостьи умоляющего взгляда.

– Матушка, она не разговаривает, ну то есть совсем – немая она, – сбивчиво пояснила сестра Кунигунда. – Но понимать всё понимает, это точно. И сообразительная очень – ухаживает за больной не хуже опытной сиделки…

– А как её зовут, тоже не знаете?

– Откуда же знать, матушка…

– А что с её волосами?

– Так мы всех детей, что к нам привозят, остригаем сразу, чтоб заразу никакую не занесли – так положено… Только эту вот красоту пожалели, рука не поднялась… – старшая сестра скосила взгляд на роскошные кудри больной.

А сама больная, наречённая Ирмхильдой, смотрела на высокопоставленную посетительницу с отчаянной надеждой.

– Не понимаю… Чего они обе от меня хотят? – занервничала мать Геновефа. Вынести двойную мольбу этих глаз, карих и синих, было просто невозможно.

– Похоже, они просят, чтобы их не разлучали, – осторожно предположила сестра Кунигунда. – Говорят же, что беда сближает людей больше, чем счастье. Обе девочки сиротами остались – никто ведь их, бедняжек, не хватился, никто не искал. Остальных-то детишек давно родственники разобрали, как только они на поправку пошли…

Настоятельница внимательно посмотрела в синие глаза, затем в карие. Девочки не отвели взгляда. Мать Геновефа на миг замерла, прислушиваясь к внутреннему голосу, задумчиво кивнула сама себе и повернулась к немой замухрышке:

– Ладно, возьму и тебя… Мать Геновефа строга, это всем известно, но никто не назовёт её жестокосердной. Не так ли, сестра? – хмыкнула настоятельница, искоса глянув на застывшую в изумлении сестру Кунигунду, и тотчас направилась к выходу, так же стремительно, как и вошла.

– Так, матушка, всё так! – бросилась следом толстушка.

Если бы она знала, отчего мать-настоятельница всегда так холодна и даже не скрывает своей нелюбви к радасбонскому приюту, скорее всего, она бы рассказала гостье ещё кое-что интересное – например, про необычную вещицу, что носит на груди немая сиротка. Хоть намекнула бы, предупредила. Но нет, сестра Кунигунда решила молчать: пусть теперь начальница сама разбирается со всей этой чертовщиной! Возможно, мать Геновефа тоже попытается снять медальон с шеи замухрышки – любопытно было бы посмотреть, что станет с её высокомерием, когда она с размаху шлёпнется на тощую задницу!

Как только палата опустела, больная синеглазка выпростала из-под одеяла тонкую руку и сжала пальцы немой подруги: победа была за ними.