Анастасия Голикова - Хуадад-Сьюрэс

1

Эстиан из славного рода Шадэнвойдов, прозванный Мраморным, герцог всех земель на правом берегу Дэйна, один из самых ценимых Правительницей Вавстравии умов, ветеран двух войн с Берией, удостоенный памятника при жизни за героические заслуги, уважаемый политик, известный своим милосердием и рассудительностью, философ, из-под чьего пера вышел не один трактат, проводил ночь с тридцатого на тридцать первый день седьмого весеннего месяца довольно неплохо. Возможно, он слишком долго говорил о своем новом приобретении – картине замечательного берийского художника, – чем явно наскучил баронессе Урсуле, еще слишком юной, чтобы уметь оценивать истинную красоту.

– Дорогая, – обращался он к молодой женщине, – вы чувствуете силу этих мазков? Особенно здесь, – провел пальцем по воздуху в области правого нижнего угла полотна. – Эта тянущая вниз, всепоглощающая тьма. Но приглядитесь, при этом Адэлард Вэйлр почти не использует черного цвета.

– Да, это очень воодушевляет, – Урсула положила голову на плечо мужчине в надежде отвлечь его от картины. Но Эстиан не обратил внимания на ее жест, как и на скупую, совершенно неподходящую фразу. Он скорее говорил сам с собой, нежели с ней, не отрывая глаз от прекрасного, привезенного днем произведения искусства, которое до глубин всколыхнуло душу вавстравийского аристократа.

– Дидье Вэйлр был отличным портретистом. Вы не найдете знатного дома, где не встретились бы его работы. Он основал собственную школу, имена учеников которой не пустой звук для каждого культурного человека. Но его младший брат, Адэлард… Только поглядите на это! Столько глубины, красоты, страха. Без сомнения, бойня у озера Тил наложила бы отпечаток и на менее чувственную душу.

– Место решающей битвы? И этот художник в ней участвовал? – оживилась баронесса. – Три ваших замка, то есть, я хотела сказать, ходячих замка стиев, там все сравняли с землей. А замок берийцев был огромен и управлялся не только стиями металла, верно? Я читала, что…

– Нет. Адэлард был еще совсем мальчишкой. Школа Дидье располагалась прямо у озера. Ученики, как и большинство жителей близлежащих поселений почему-то решили, что война пройдет мимо… – Эстиан говорил все медленнее, чувствуя, как пересыхают губы и ускоряется сердцебиение. Закончил он едва слышно. – Но ребенок не погиб. И теперь сияет, как само солнце.

Вперившись взглядом в верхний угол полотна, где красовалась роспись автора, герцог почти не слышал жаркой речи Урсулы.

– Берийцам всегда было плевать на жителей завоеванных земель, сколько бы лет не прошло! Готова поспорить, что их разведчики даже не подумали предупредить мирное население. А некоторые из них еще смеют утверждать, что это была дезинформация с нашей стороны, чтобы подстегнуть риссирийцев к восстанию! Даже когда линия фронта…

Если бы мужчина не был так погружен в себя, он бы с сожалением отметил, что ошибся в своей новой пассии, ожидая от нее большей заинтересованности созиданием, нежели разрушением. Но перед его мысленным взором стояло полное котлованов пепелище, обломки обугленной деревянной стены, груды изувеченных тел и разбросанные тут и там испорченные холсты и наброски.

– Ты можешь остановить кровь?

– Нет. Слишком много… Слишком устал…

– Держись, прошу. Я тебя подниму.

– Не получится.

– Эстиан-нэки? Если сказала лишнего, простите…

– Прости меня. Она деревянная. Я не смогу ее вытащить аккуратно. Ты что? Почему ты смеешься?

– Оглядись! Здесь же была школа Дидье! Хах! Кххх..Ха…аааа… Иронично тут умереть… Кххх… Живопись – единственное, что мне никогда не давалось.

– Молчи. Береги силы. Я попробую…

– Смотри! Хо… хорошая работа… Вон там… Смотри… Дай…

– Боги, Аворий!

– Покажи ближе… Не закончена… Но подписана… Не знал, успеет ли… Хорошая ра… кх… х… Если он не погиб здесь, то в будущем засияет, как… как само… ааааа…

– Эстиан. Вы меня слышите?

– Аворий? Ты меня слышишь?

– Отдай перстень моему ста… старшему сыну… Летану. И из… из… изви… и…

– Аворий? Аворий! Пожалуйста, нет.

Мраморный герцог вздрогнул.

– Знаете, – он повернулся к Урсуле, выглядевшей встревоженно, – я всегда немного завидовал стиям воды. Их способности чувствовать направление, ощущать течения, замечать предпосылки, прогнозировать последствия. Практически видеть будущее.

Баронесса совершенно растерялась. Кинув прощальный взгляд на работу известного пока в узких кругах художника, чей талант явно сохранит ему место в истории, Эстиан нежно поправил волосы Урсуле и прижал ее к себе. Он обнимал ее долго: пока глаза не перестало пощипывать от печальных, но неожиданно теплых воспоминаний, и пока ее ответные действия совершенно не оставили прошлое в прошлом.

Необходимость проявить терпение и должное уважение к его интересам лишь усилило пламя страсти баронессы, когда представителям вавстравийской знати пришло время познакомиться наиболее тесно. Первая ночь с новой пассией всегда была полна сюрпризов и игривых нюансов, но по утрам Эстиана неизбежно встречали огромные от удивления глаз и плохо скрываемая обида. Не портя себе настроение мыслями о будущих трениях, герцог нырнул в объятия сладостной усталости и быстро погрузился в крепкий сон, полный приятных отголосков прожитого дня.

В отличие от подавляющего большинства наполненных стиев – потомков Стихий, чья кровь смешалась с людским родом лишь в первом поколении, – Эстиан не избегал весьма тесного общения с человеческими женщинами, несмотря на опасность, которую подобный контакт для него представлял. За всю свою не короткую жизнь герцог превосходно научился препятствовать если не всегда зачатию, то, безоговорочно, рождению собственной погибели. Он не скрывал своих убеждений и методов ни от Урсулы, ни от тех, кто был до нее, уважая право женщины на власть над собственным телом, но раз за разом удивлялся, что почти каждая из них верила, что именно ей суждено стать той особенной, кто заставит его поступиться принципами.

Мраморный Герцог проснулся в седьмом темном часу от того, что ему стало трудно дышать. Открыв глаза, в слабом свете догорающих свечей он увидел прямо перед собой лицо мальчишки в обрамлении светлых волос. По круглым мягким чертам и видимой даже в полутьме гладкости кожи Эстиан легко догадался, что еще не пришло то лето, за которое паренек вытянется на добрую ладонь, а его голос начнет трещать и ломаться, как расстроенная лютня. Однако возраст пришельца не умалял того факта, что над герцогом навис наемный убийца: плотно сжатые черные губы и желтые, как у волка, глаза могли принадлежать только маланийцу.