Арсений Зензин - Саги зала щитов. Адульв. Пламя, зажжённое тьмой

– Скоро у тебя важный день, будущий ярл, и выглядеть тебе должно достойно. – встала она почти вплотную.

И вновь его лица уже во второй раз за день коснулись девичьи руки, только, в отличие от теплых прикосновений Сольвейг, пальцы девушки были холодны как лёд Ётунхейма, но, как нестранно, от них, покалывая кожу, расходилось необычное, даже приятное тепло. – Вот так намного лучше. – сделав шаг назад, изрекла Лисил. – Ну, а теперь беги, не заставляй матушку волноваться и не забывай, что вскоре тебе предстоит, пожалуй, самая важная встреча в твоей жизни.

– Это, интересно, с кем? – поинтересовался Адульв.

– Всему своё время. Придёт срок и узнаешь. – загадочно молвила Лисил, миновав мальчика, растворившись в ночных тенях. Она оставила Руагорова внука наедине с повисшим в воздухе вопросом.

Мать, как и всегда, дожидалась Адульва стоя, не смотря на холод зимней ночи на высоком крыльце ярлова дома. Немного погрузневшая за последние годы, в дорогом зеленом платье до пят и накинутой на плечи меховой шалью, стояла она, нервно теребя длинную косу, плетенную золотыми нитями. Ее серые глаза, обведенные едва видимой сетью морщин, тревожно всматривались в ночную тьму Лёрствёрта, местами освященную факелами.

– Ну чего ты, мам, каждый раз будто из похода вернулся. – Больше для вида проворчал мальчик, когда Аникен обняла его. Он, конечно, знал, что матушка сильно его любит, но и не догадывался на сколько. Для неё он был тем самым смыслом существования, ради которого человек готов шагнуть в пламя. Кроме сына у Аникен, лишённой семьи и дома, привезенной некогда в рабском ошейнике из далеких земель, не было никого. Только он и тёплые воспоминания об его отце- единственном мужчине её жизни, что вихрем влетел в её душу, оставив смертью своей не зарастающую рану и так похожего на себя сына, предавшего сил жить дальше.

Закончив с объятьями, мать немного отстранила мальчика, принявшись внимательно осматривать его лицо.

– Есть хочу, целый день ни крохи во рту не было.

– Да, да, сынок, пошли. – было видно, что Аникен порядком растеряна.

– А, явился, паршивец? – не поднимая головы, молвила Сольвейг, так и не растаявшая даже в тепле ярлова дома со своей необычной кожно-кольчужной бронёй. Хортдоттир сидела на лавке за большим, заставленным уже поостывшими яствами головным столом, что стоял меж очагом и возвышением под ярловским креслом. Она любовно водила отточенными движениями точилом по, и без того идеальному, лезвию одного из своих клинков.

– Сама ты, паршивая кошка, бешенная. – буркнул мальчик, садясь за стол, тут-же цапнув с большой миски добротный кусок жаренной баранины, придвинув поближе кувшин с молоком. На детском языке вертелась ещё парочка выражений, коими Адульв непременно одарил бы названную родственницу, но он прекрасно знал, что, когда она так самозабвенно занимается своим оружием, лучше не лезть, себе дороже. Это не на шутку разозлит Хортдоттир.

– Что ж ты зазря пугаешь меня, Сольвейг. – Аникен, присев рядом с сыном, нежно гладила его по непослушным светлым вихрам. – Нос с доброе полено, лицо- сплошной синяк. Так ведь не шутят, я испереживалась вся.

– А что, невидно что-ль, так по сопатке выхватил? – Сольвейг подняла, наконец, голову и замерла, широко раскрыв рот и вытаращив глаза. В повисшей тишине брякнулся о пол, выроненный точильный камень. Хортдоттир казалось, что она тронулась рассудком. За столом, напротив неё, набивши рот мясом, сидел Адульв. Он то же, в свою очередь, удивлённо, непонимающе глядел на изумленную Сольвейг, такой растерянной ему покамест её видеть не доводилось. А дева меж тем пыталась привести в порядок собственные скачущие, подобно конскому табуну, мысли. На детском лице, коему опосля перелома и правки должно было быть распухшим и посиневшим, не было и следа травмы, словно не было, как и тренировки на ристалище, так и самого перелома. Ровненький носик и чистая кожа, ни кровоподтёка, ни синяка.

– Ты будто навью увидала! – сконфуженно хохотнул мальчуган, коему становилось неуютно, когда так на него смотрела Хортдоттир.

– Что с твоим лицом? – зловеще, тихим голосом вопросила Сольвейг.

– Так это тыж сама мне нос вправила, не уж-то кривой будет, коневалка- златы руки?

– Я так не думаю. Эй, Рунольв, кадку с водой.

Сидевший неподалеку в углу, следящий за очагом, старый раб, из тех, кто служит не за страх, а за совесть, кивнув Сольвейг, вышел на улицу и вернулся вскоре с полным до краев деревянным ведром.

– А ну, глянь. – Хортдоттир подтолкнула маленького родича к ведру.

– Вот те раз. – только и смог выдавить из себя Адульв, узрев своё отражение, когда вода в кадке, наконец, отстоялась. Руагорову внуку было не привыкать возвращаться с ристалища плотно покрытым синяками, да ссадинами. Он догадывался, что личико опосля такого удара у него «приходи смотреть», но из воды на него, вопреки ожиданиям, смотрела порядком ошалевшая физиономия, чуть-ли не дышащая здоровьем. Знавший как долго проходят следы воинских учений, мальчик только и смог что пару раз недоверчиво моргнуть, да протереть глаза в тщетной попытке отогнать морок.

– А теперь объясни. – сузила глаза Сольвейг. – Если тебя после ристалищинских зуботычин не одарила своим поцелуем явившаяся из Асгарда Фрейя, в чем я сильно сомневалась, то как, родич, позволь поинтересоваться, у тебя зажило лицо, где ты, пройдоха, был? Ведь не в лесу с Альвами хороводил?

– Так это у Бруни клинки проковывали, а потом сразу домой, как ты и велела. – видно было, что мальчик ошарашен не меньше Хортдоттир.

– И всё? – Сольвейг не сводила с родича пристального сурового взгляда.

– Ну да всё. – и тут лицо Адульва словно окаменело, полыхнуло огнём от воспоминаний, от встречи с девушкой затворницей. – Нет, не всё. Покуда домой шёл, со мной заговорила эта Лисил, та, что почти у самых причалов живет. Говорила мол, скоро день у меня важный, встреча какая-то предстоит, непонятно с кем, лицо потрогала. Руки у неё холоднющие были, словно Драугр пощупал.

– С кем встреча?! – дрожащим голосом спросила мать, от чьего лица словно отхлынула вся кровь.

Аникен и Сольвейг показалось, что в большом зале, освящённом длинным очагом, разом померк свет. Тревожно переглянулись они, зная кому, служит затворница и к кому ходит в лес к подножию Саркнара по мало хоженой тропе дабы постигать знания темного сейда. И от этого знания, не к ночи упомянутого, обеих женщин, молодую и зрелую, пробрал озноб.

Словно больной зуб, временами накатывающий с новой силой, не давая забыться, ожило в голове Хортдоттир воспоминание восьмилетней давности. Когда ярл Руагор скрывшись в лесу с больным, почти мертвым внуком-грудничком, воротился спустя полдня уже со здоровым мальцом. Все эти годы Сольвейг тщетно пыталась выведать правду, что все же произошло в тот день. Но упиралась в стену молчания, некогда возведённую, словно воды в рот набравших отца и Руагора, единственных знавших правду о том дне. И вот теперь спустя столько лет, завеса тайны начала приоткрываться. В её голове, словно молотом, застучал вопрос, почему одна из самых властных женщин севера вдруг заинтересовалась необычным мальчиком, уж не сама ли вестница скорби сподобилась задержать едва треплющуюся в Адульве жизнь.