Брайан Стейвли - Клинки императора

Сыны Пламени были снаряжены не менее аккуратно, чем аннурские легионеры, и так же, как они, отказались от военной пышности ради надежного вооружения и доспехов. Первый отряд нес небольшие арбалеты; за ним двигался лес коротких копий, тупые концы которых слаженно ударяли в землю в такт марширующей колонне. И так же, как и над аннурскими легионами, над этим войском реял штандарт с изображением солнца, однако, в отличие от имперского символа, не восходящего солнца, а полной сферы во всем своем сиянии.

Лишь когда наконец иссяк поток военного великолепия, показались носилки с телом Санлитуна. Двенадцать эдолийцев несли их на своих плечах – те же двенадцать человек, которым было поручено охранять императора в тот день, когда Уиниан вонзил клинок ему в спину. Когда они приблизились, Адер смогла разглядеть аккуратно наложенные повязки, которыми заканчивалось правое запястье каждого из гвардейцев: Мисийя Ут, назначенный первым щитом эдолийской гвардии после смерти Кренчана Шо, лично отрубил им кисти. «На кой вам мечи, если ни один из вас не сумел защитить императора?» – рычал он от гнева.

Адер знала каждого из двенадцати: даже самый молодой из гвардейцев служил в Рассветном дворце уже больше пяти лет. Ее сердце наполнилось гневом и печалью. Они не исполнили свой долг, и из-за их оплошности отец мертв. И тем не менее отец сам приказал им остаться, когда входил в храм. Сложно защищать человека, который отказывается от защиты.

Если эдолийцы и чувствовали боль в отрубленных конечностях, то показывали ее не больше, чем напряжение под тяжестью императорских носилок. Лица их были будто высечены из камня, и, несмотря на пот, выступивший на лбах, гвардейцы маршировали точно в ногу.

Когда носилки достигли открытого входа в гробницу, вся колонна резко остановилась. Солдаты встали на караул, барабаны смолкли. Адер и остальные министры спустились по деревянным ступенькам со своего возвышения.

Речи у гробницы были сколь многословны, столь и бессмысленны. Адер слушала, как они плещут над ней, словно холодный дождь: «долг», «честь», «воля», «прозорливость»… То же самое говорили о каждом из императоров на всех погребальных церемониях. Эти слова не имели отношения к ее отцу, такому, каким она его знала. Когда с речами было покончено, плотный крешканец ударил в свой огромный гонг, и Адер проследовала за носилками в темноту гробницы.

В усыпальнице пахло камнем и сыростью, и, несмотря на пылающие на стенах факелы, ее глазам потребовалось некоторое время, чтобы что-нибудь разглядеть. Какая бы суровая пышность ни отличала гробницу снаружи, внутри помещение было маленьким и скромным – обычная пещера, отвоеванная у темноты, с плоским каменным возвышением в центре. Здесь не было ни резьбы, ни гобеленов на стенах, ни сваленных в кучи сокровищ.

– Я как-то ожидал, что здесь будет… – заговорил Ран ил Торнья, поводя рукой в поисках нужного слова. – Даже не знаю… больше всякой всячины.

Адер сдержала резкую отповедь: остальные верховные министры вошли в гробницу вместе с ней, чтобы отдать императору последние почести, а ил Торнья, каким бы грубияном он ни был, занимал сейчас самую высокую должность в империи. Не стоило сцепляться с ним на глазах у остальных, особенно учитывая, что он вроде как принял ее недавнее назначение.

– Это не в духе отца, – коротко отозвалась Адер. – Для людей он мог устроить спектакль, но здесь… Простого камня достаточно. Он не потратил бы на мертвых ничего, что можно сберечь для живых.

Эдолийцы опустили носилки на камень, выпрямились, освободившись от своего груза, отсалютовали императору перебинтованными обрубками и молча цепочкой вышли из усыпальницы. Министры произнесли каждый несколько слов, после чего также удалились, оставив Адер и ил Торнью одних.

«Говори, что должно, и дай мне несколько последних минут с отцом», – безмолвно твердила она.

Однако ил Торнья не вышел и не стал обращаться к трупу с речью. Вместо этого он повернулся к Адер.

– Мне всегда нравился ваш отец, – сказал он, небрежно кивая в сторону носилок. – Хороший солдат. Отличный стратег.

От его бесцеремонного тона Адер вспыхнула.

– Он был не просто хорошим солдатом!

Кенаранг пожал плечами. Ил Торнья занимал пост главнокомандующего немногим больше двух лет, а регентство было для него, разумеется, делом и вовсе новым, однако он, кажется, не испытывал никакого трепета перед столицей, столь естественного для новичка. Также, по всей видимости, не испытывал он особого трепета и перед Адер. Большинство людей тушевались под ее огненным взглядом, однако кенаранг будто бы вовсе его не замечал. Он разговаривал так, словно сидел в трактире, задрав сапоги на стол, а она была трактирной служанкой. Если подумать, он и нарядился-то скорее для трактира.

Нет, он был в чистой одежде, но, в отличие от министров в их мрачных одеяниях или солдат в их безупречно отдраенных мундирах, в платье ил Торньи не сквозило ни малейшего намека на похороны. На кенаранге был синий плащ с золотой застежкой, накинутый поверх синего же камзола, и то и другое превосходного покроя. С правого плеча спускалась золотая перевязь, инкрустированная сверкающими драгоценными камнями, скорее всего бриллиантами. Если бы Адер не знала, что этот человек выиграл десятки битв, причем некоторые из них с весьма сомнительными шансами на успех, она легко могла бы принять его за ряженого, случайно забредшего в усыпальницу в поисках выхода на сцену.

Мундир кенаранга был роскошным, но ткань явно лишь выгодно показывала скрытое под ней телосложение. Его портной хорошо знал свое дело – благодаря крою платье туго обтягивало мышцы, особенно когда ил Торнья двигался. Хотя ростом он был лишь немногим выше Адер, его мускулатура не уступала любой из статуй вдоль дороги Богов. Адер попыталась игнорировать его, сосредоточив внимание на отце.

– Если мои слова обидели вас, прошу прощения, – ответил кенаранг, отвешивая неглубокий поклон. – Нисколько не сомневаюсь, что ваш отец был великим знатоком и во всем прочем: налогах, дорогах, жертвоприношениях и всей этой скукотище, за которой должен следить император. И тем не менее он любил хорошего коня и хороший клинок!

Эти последние слова он сказал так, словно они были высочайшей похвалой.

– Если бы только империей можно было управлять из седла, размахивая мечом, – отозвалась Адер, старательно выдерживая холодный тон.

– Кое-кому это удавалось. Тот ургул – как его звали, Феннер? У него была своя империя, и говорят, он практически не слезал с коня.

– Фаннар устроил кровавую резню, которая длилась двадцать лет. Не прошло и нескольких недель после его смерти, как племена возвратились к своим застарелым междоусобицам, и от его «империи» не осталось и следа.