Владислава Николаева - Русланиада

Он объяснил про брата. Я не поняла. Но будем звать его, как он хочет.

Солнце! Ты стоишь над головой, не позволяя теням преследовать нас. В низине пробегает задорный ручей – мы лежим на возвышенности, утопая в высоких травах с жёлтыми и голубыми метёлками на худеньких шеях-стебельках. Мы дышим прохладой ручья, жаром обласканной солнцем земли. Брат лежит рядом и жуёт кончик сорванной травинки. Младшие сёстры смеются от счастья. Нам так хорошо, как не было много дней. Давно ощущение угрозы не покидало нас, за каждым кустом, каждым толстым стволом в темноте нам мерещились недобрые звериные глаза. Иногда опасения оправдывались, и мы не могли чувствовать себя в безопасности, где бы ни были.

Брат спрашивал, что тревожит нас. Мы не сказали. День был слишком хорош, чтобы отравлять его рассказами о животных. Он замолчал, погрузившись в задумчивость.

Лежать было так хорошо. По ногам будто бы пробегали волны, усталость медленно уходила, по капле впитываясь в землю, а земля в свою очередь выдыхала в небеса волны зноя, отчего голубизна наверху струилась и рябила.

Потом брат ушёл. Мы не хотели отпускать. Одному опасно, в лесу живут дикие звери. Да и что это за мысль, бродить в одиночестве, как распоследняя бессемейная тварь? Но он убедил нас, что вернётся.

Мы сидели на земле, с тоской глядя ему вслед, как если бы животное разорвало наши узы и отобрало у нас сестру, а мы смотрели бы издали, как оно сокрушает её тело и душу. Животного не было, зато боль была. Он пришёл нежеланным чужаком, а уходил любимым братом.

Справившись со слезами, мы вдруг поняли, что оказались привязаны к одному месту, и если беда придёт раньше брата, мы либо побежим и потеряем его, либо погибнем.

Тоска мучила нас. Мы собирали ягоды боярышника и ранетки, сладкие коренья и сочные листья, ели без охоты. Каждый поворот головы туда, где исчезла из вида его спина, выдавал о чём были все мысли. Мы затаились в траве, словно детёныши, дожидающиеся мать. Наша мать, тем временем, царила над землёй с неба, как всегда днём, но сегодня нас это не утешало. Мы ушли далеко от привычных мест. Усталость не прошла до конца, столько всего случилось с утра, что невольно наворачивались слёзы на глаза.

Раздались первые всхлипывания. Мы попытались укрыться в сонме, и скоро все плакали, долго, до опустошения, пока не уснули там же, в траве.

Когда мы проснулись от тяжёлого знойного сна, поляна была пуста, к счастью и к великой досаде. Сестрички вглядывались вдаль, но его не видели. Вдруг ночь застанет его одного в лесу? Вдруг животное нападёт исподтишка? Хотя это были глупости – наш брат сильный и быстрый, как ветер, и прекрасный, как солнечный день. Солнце уже перешло на другую половину неба, предвестие сумерек.

Вдруг он не успеет? Холод пробегал по моей коже несмотря на сухую жару. Лучи укорачивались, и серый беспрепятственно вмешивался в прозрачную голубизну, наводняя её, как грязь, свалившаяся безобразным комком в родниковую воду. Грязи становилось всё больше и меньше надежды. Она была крошечной, мы не издавали ни звука, боясь спугнуть её. Уход Солнца нёс печаль, удесятерённую против обычной. Полукруг над верхушками деревьев выпустил последний синий лепесток перед тем, как ускользнуть.

Он. Я вскрикнула. Крошечная полоса силуэта на фоне багряного всполоха бешеным вихрем, вырастая в размерах в десятки, сотни раз, прорезая воздух, пронеслась, падая на колени около меня.

Он крутил головой, готовый наброситься на кого угодно.

– Ты… здесь? – с запинкой выдохнула я, боясь поверить своему счастью, протягивая руки, чтобы обнять его.

Он прижал меня к груди. Он был горячий и пыльный, я чувствовала тела сестёр, обвешавших нас со всех сторон, их дыхание и тёплые слёзы. Счастье вернулось.

Мы потянули его в низину, к ручью. Мы смыли пыль и жар с его лица и плеч. Нам было хорошо, мы запели, отгоняя ночную тьму:

Солнце, мать родная наша,

Сделай нас белей и краше

Мы зачёрпывали тёплую воду, поливая его широкую спину. Дослушав до конца первый куплет, он мягко высвободился и по поясницу скрылся в воде, выныривая вместе с целым каскадом, струящимся по груди и горлу, срываясь полноводными потоками с мокрых волос, подбородка и носа.

Пусть пугает тьма прекрасных,

Не учи покорно жить,

Не толкай в объятья павших,

Не спускай проклятья им.

Пусть живут девицы в поле,

На поляне у реки,

Ищут дом себе на воле от весны и до зимы.

– Что это? – спросил он, ладонью смахивая струи с лица.

– Наша песня, – его вопрос рассмешил нас.

– Откуда она?

– Что значит откуда? – улыбались сёстры. – Мы родились с ней.

Темнота проглотила лес и поляну и наполнилась ночными тусклыми звуками. Птицы не пели, лишь шелестел сонный ветерок и журчала вода в ручье.

Мы собрались рядом с братом.

– Ты боишься темноты? – робко прошептала младшая сестра.

Он не ответил, вновь о чём-то напряжённо раздумывая. Я не видела, но знала потому, как он замер без движения, сомкнув вокруг нас объятия.

Он сидит на лугу, когда мы просыпаемся, смотрит на золотой круг солнца, касающийся распушенных верхушек трав. Луг пахнет сладко. Нет вокруг ярких кричащих цветков с большими лепестками по кругу, богатых красками соцветий, ярких, кричащих о красоте бутонов, только крошечные, в пять раз меньше ногтя сиреневые шишечки и лёгкие, как крыло бабочки белые цветочки в большом полотне сочных зелёных трав. Я наблюдаю из-под прикрытых век. Сёстры лежат рядом, только брат сидит, сложив руки на коленях, смотрит прямо на мать, на солнце. Она по-утреннему умытая, свежая.

Включаемся в сонм. Всем хорошо. Спокойно. Вставать не хочется. Продолжаем нежиться в травах. Брат с нами. Он не растворяется в сонме полностью. Мы не переживаем – он особенный. В сонме он… пожалуй… какой? Он самый сильный. Сильнее животных. Несколько сестёр оглаживают его легонько пальцами по одежде. Ткань толстая, плотная, он скорее видит, чем чувствует ласку. Одна из сестрёнок приподнимается. Её волосы красиво блестят под солнцем, словно горячий мёд льётся. Мы чувствуем её чувства. Они незнакомые, тёплые. Брат отвлекается от солнца-матушки, сестрёнка садится к нему на лежащее колено, кладёт ладони на плечи. Улыбается, глядя на него, проводит по сходящим на лоб волосам, возвращает ладонь на плечо.

…Какое-то незнакомое чувство. Множество чувств, соединённых в одно. Обычно так бывает, когда убегаешь от животных – страх, ненависть, отвращение, любовь к сёстрам, отчаяние – всё сразу. Сердце так и колотится. Сейчас – ни одного из тех, даже острой любви к сёстрам нет, но всё равно – приятно и хорошо. Толика, чуточка волнения.

Сестрёнка касается губами шеи брата.