Олег Нестеренко - Рыцарь и ведьма

– Отойдите, – легонько подталкивает меня вглубь комнаты девушка и сама делает пару шагов следом.

Меж тем стеллаж с книгами в старинных переплетах, которые я принялся было разглядывать, едва заметно вздрагивает и начинает непредвиденное движение – правый бок шкафа отделяется от стены, проходит четверть круга там, где только что стояли мы, и останавливается, когда левый бок, закрепленный на невидимых петлях, упирается с глухим звуком в стену. Значит, мне не показалось, что я чувствовал исходящий от книг слабый сквозняк. За шкафом скрывался проход, ведущий вниз: передо мной начало винтовой лестницы в узком каменном колодце. Держась за металлические перила, спускаемся на глубину нескольких этажей. Слышно, как над нами шкаф вернулся в исходное положение, запечатав обратный путь.

Лестница заканчивается, и мы попадаем в просторный зал, то ли вырубленный в скальной породе, то ли занимающий естественную пещеру. Стены зала и отходящих от него коридоров забраны металлической сеткой, поверх которой проведены кабели и трубы различной толщины. Недостатка в освещении нет. С потолка свисают массивные фонари, а в тоннелях по всей длине, насколько хватает глаз, протянуты ламповые гирлянды. Если не считать автомата с газировкой, кругом неведомые механизмы: блестящие, гудящие и подрагивающие стрелками циферблатов. Я не успеваю толком оглядеться, а нам уже подают две каски, вроде тех, что носят строители.

– Правила безопасности. – Хага с серьезным видом надевает каску и дожидается, пока я сделаю то же самое.

Мы проходим одним из тоннелей, в котором изредка встречаются люди в таких же касках, а некоторые – еще и в защитных очках и респираторах. Тоннель тянется и дальше, но Хага сворачивает в боковой коридор.

– Вы, наверное, думаете, – бросает девушка через плечо, – что, учитывая возвышенный предмет наших исканий, стоило бы устроить лабораторию где-нибудь на вершине горы? Во всяком случае, я так думала, пока не поняла, что мы, кастиганты, в каком-то смысле археологи. Мы стремимся извлечь то, что давно исчезло с лица земли. Посудите сами, – Хага проводит ладонью по шероховатой поверхности стены, образованной напластованиями горных пород, – вот земная кора. Мы видим не цельную толщу, но последовательность отдельных слоев. Они лежат один на другом и возникли из окаменевших останков различных эпох. Чем ниже слой, тем древнее эпоха. Обосновавшись под землей, мы не только скрылись с поверхности, по которой ходит враг рода человеческого, но и приблизились ко времени юности мира, когда он еще не был запятнан грехопадением человека.

– Какое уж тут грехопадение… – Я тоже непроизвольно прикасаюсь пальцами к слоистому рисунку. – Во времена юности мира, раз уж на то пошло, и самих людей-то еще не было! Земля тогда принадлежала демонам стихий и доисторическим драконам.

Хага специально оборачивается, чтобы показать мне закатывание глаз. Изображает, видимо, внезапную кончину по поводу моего занудства.

– Как бы то ни было, господин умник, работа с философским камнем требует особых условий. На поверхности уровень психического загрязнения слишком высок. А здесь его почти нет.

Девушка открывает передо мной дверь с надписью «Операторская». Мы входим в комнату с огромным, во всю стену окном, за которым виднеется полутемный пещерный зал. В центре зала стоит симметричное двухкамерное сооружение – каждая камера представляет собой подобие саркофага, похожего на известное орудие казни под названием «железная дева». Створки одной «железной девы» открыты, и видно, что камера пустует (к счастью, шипы с внутренней стороны отсутствуют). Другой саркофаг запечатан, и, судя по всему, именно из него раздается стук живого сердца – мокрый и шумный звук, сотрясающий мембраны динамиков.

– Это и есть машина Теркантура?

Девушка кивает и нажатием одной из клавиш на приборной доске прибавляет света в пещере за стеклом. Становится лучше видно сложно устроенные сочленения между двумя камерами и другое косвенное оборудование, расположенное по краям зала.

– Если занять одну из этих камер предлагается мне, то должен предупредить, что не слишком хорошо переношу замкнутые пространства. А кто второй счастливчик?

– Между прочим, напрасно вы ерничаете. Это трансмутант. Безупречная телесная оболочка, готовая очнуться, как только работа над психоконструктом будет закончена. Тело создано искусственно по технологии, которую можно считать научным вариантом непорочного зачатия.

– Понятно, куда вы клоните с намеками на непорочное зачатие. Но как по мне, то ваш трансмутант с его составной душой больше смахивает на чудовище из фильма ужасов, которое сшили из кусков других людей.

– Вижу, господин Леннокс оправился от инцидента в лесу. И уже столь уверенно щеголяет отсылками к популярной культуре.

Эктор Целлос в своем элегантном костюме и каске стоит в дверях, в руках – кожаный портфель.

– Заседание уже окончилось? – спрашивает Хага.

– Да. Совет попечителей весьма впечатлен героической карьерой господина Леннокса. У меня здесь с собой документ, подписанный всеми членами совета… – Профессор извлекает из портфеля картонную папку; полистав, раскрывает ее на нужном месте. – Вот… «Постановление № 26… признали целесообразным и желательным перенесение личных качеств Дж. Э. Леннокса на постчеловеческий психический конструкт путем трансмутации. По завершении процедуры указанного рыцаря рекомендуется возвратить в Камелот». Мои поздравления, господин Леннокс. Ваше имя только что было вписано в историю будущего.

Я перевожу взгляд на свое отражение в оконном стекле. Из-за тусклого освещения тени в глазницах и под носом выглядят как черные дыры, делая мое лицо похожим на череп. Мрачноватая эмблема для светлого постчеловеческого будущего. Ну что ж, идеалы всегда строятся на чьих-нибудь костях. Одним словом, предназначение. Ничего тут не попишешь.

Гостем студии был какой-то новый писатель, Ганут Бриссар, чьи работы разоблачали в нем уникальное видение мужской чувственности. Обсуждали его последнюю книжку о молодом человеке по имени Альвин Вегсо, который убивает дракона, чтобы освободить почему-то не принцессу, а принца, но, убив, понимает, что дракон и был заколдованным принцем, – в общем, что называется, патологический реализм. Причем все это происходит еще в первой главе, а остальные тридцать восемь – это его, Альвина, попытки самоопределения в качестве убийцы или праведника, отчего он сходит в итоге с ума и в своем воображении перегрызает горло отцу.

– Я пытался написать мужскую мелодраму, но вышла история в духе античных траге…