Юрий Гельман - Остров Хризантем

– Мне представляется, что океан исследовать все же легче, чем женский характер, – осмелился вставить я.

– А знаете, Иван Сергеевич, – вдруг задумался Макаров, – мне кажется, я это сравнение не совсем удачно применил. Для красивости больше. Это все графу Льву Николаевичу Толстому более подвластно, нежели мне, сравнивать. Это он мастер в женских характерах копаться. Мне вот Капитолина Николаевна, жена моя, преданно и нежно служит на протяжении уже шести с лишком лет. Ждет меня отовсюду безропотно, склонности мои разделяет. Сейчас вот Сашеньку лелеет, дочурку вторую нашу. Первую, Оленьку, Господь к себе прибрал…

– Да, я это знаю. Нелегко вам это пережить…

– Мне как раз гораздо легче, чем супруге моей. Понимаете сами – почему. Здесь я, с вами, на «Витязе», и дело у меня большое и сложное. А с делом любую невзгоду жизненную преодолеть можно. Что же до женского характера, да и женских тайн вообще… Мужчины это все выдумали, неспособные женщину увлечь, для оправдания слабости своей.

Я не нашел что возразить, и наш разговор с Макаровым на этом в тот раз закончился.

22 марта 1887 г., 20 часов 45 минут

К вечеру погода резко изменилась. Корвет наш приближался к Ладронским островам, что полумесяцем растянулись на несколько сотен миль с юга на север, как бы опоясывая с востока Филиппинское море и отделяя его от Тихого океана.

Поднялся ветер, который постепенно еще усиливался, а на гребнях волн появились буруны.

– Быть шторму! – сказал капитан 2-го ранга Вирениус, стоя на мостике. – Не пройдет и полутора часов, как стихия накроет нас.

– Ничего, – ответил Макаров. – Мы в октябре на подходе к Лиссабону уже двенадцать баллов имели. Выдюжим!

Он сказал это, а мне вспомнилась фраза Степана Осиповича о том, что всякий корабль – это есть живой организм. И теперь, когда он произнес «мы», я понял: он говорил не только о команде, а о живом организме по имени «Витязь».

Тем временем ветер все крепчал. Была отдана команда зарифить грот, потом и все остальные паруса. Несмотря на то что корвет представлял собой теперь некий полуголый скелет с торчащими в лохмотьях собранных парусов фоком и гротом, с сиротливо рыскающим впереди бушпритом, его кидало из стороны в сторону как щепу.

Сейчас, когда шторм уже миновал и все опасения мои касательно благополучного преодоления стихии давно позади, могу с откровенностью сказать, что испугался я не на шутку. Даже в прошлом году у берегов Португалии было как-то не так боязно мне. Понимаю, что тогда все для меня, молодого лекаря, впервые участвовавшего в кругосветном походе, было внове, неиспытанным и, смею заявить – даже любопытным. Теперь же, после нескольких месяцев плавания, когда я могу уже что-то с чем-то сравнивать, этот новый и весьма сильный шторм изрядно потрепал не только наш корвет, но и мою нервную систему, как и многих, окружающих меня на корабле, – тоже.

Корабль наш, юный, свежий, только построенный, стонал и кряхтел, как древний старец, но еще сильнее стонал и завывал в снастях ветер. Он свистел диким посвистом с такой злобной свирепостью, что мне казалось: еще мгновение, и такелаж станет рваться и стремительно улетать прочь, как осенняя паутина.

Беспрестанно хлестал сильный дождь. Все, кто в это время работал на палубе, давно вымокли до самого нутра. К тому же громадные волны то вздымались выше грот-рея, с жуткой, хищной сноровкой нависая над корветом и обрушивая на него тонны кипящей воды, то падали в бездну, выталкивая на свои могучие гребни несчастный, беспомощный корабль с оголявшимися в такие мгновения килем и винтом.

За горизонт падало солнце. Его практически не было видно, только иногда пробивали грязно-изумрудную толщу воды бронзовые стрелы, оживляли темную бездну, озаряли смертельную пучину да придавали вздыбленным волнам какой-то торжественной, дьявольской красоты. Так мне самому казалось в те жуткие минуты, когда я стоял на палубе, вцепившись обеими руками в бугели фок-мачты. Я понимал, что во время шторма пользы от меня на корабле никакой, а сидеть в каюте и с ужасом вслушиваться в стенания несчастного «Витязя» было тоже выше моих сил. Поэтому я выбрал себе место, где мое присутствие, как я полагал, не будет никому помехой, и молча наблюдал за развитием событий.

И лишь спустя четверть часа, когда дикий вой стихии достиг, казалось, своего максимума, я вдруг заметил, что вовсе не солнце пробивало своими лучами темные и смертельно опасные толщи вод. Это были гигантские молнии, ломаными, корявыми, ослепительно-белыми стволами рассекавшие обезумевшее небо и стремительно падавшие в ревущий океан. Вода под их ударами в одно мгновение вскипала, бесилась, озаренная вспышками невероятной яркости, и снова тускнела, потом чернела до кромешности, будто показывая всем не только свою непреодолимую силу, но и тщетность всякой борьбы и сопротивления.

Однако молодцом, как всегда, держался наш командир, постоянно стоявший на капитанском мостике, а экипаж действовал настолько слаженно, что очень скоро у меня стала зреть уверенность: все и на сей раз обойдется.

Шторм, постепенно набрав огромную силу, бушевал около двух часов, а прекратился как-то неожиданно быстро, почти внезапно, с какой-то необычной природной странностью. Мы будто преодолели некую границу, будто прорвались через невидимую стену в тихую и спокойную гавань, которая шелковой гладью вод встретила наш изрядно потрепанный, многократно раненный, но гордый корабль.

Удивительная метаморфоза, что с нами произошла, несколько озадачивала опытных моряков, в том числе капитана Макарова. Я же воспринял случившееся как подарок свыше за все те мучительные минуты и часы нашей нешуточной борьбы со стихией.

– Странное явление, вы не находите, Андрей Андреевич? – спросил Макаров старшего офицера Вирениуса.

Оба стояли на палубе в насквозь мокрых кителях, без головных уборов. С бороды Степана Осиповича стекали струйки воды. Вирениус же – высокий, стройный, подтянутый, с растрепанными русыми волосами, обычно зачесанными назад, а теперь прилипшими ко лбу, – ответил спокойным, как всегда, сдержанным голосом:

– Я о подобном читал когда-то, Степан Осипович. Сам же вижу впервые, как и вы тоже. Мало ли что в природе бывает.

– Непременно опишу сей феномен, – задумчиво сказал Макаров. – Здесь над этим явлением крепко поразмышлять придется. Что оно такое? Как понять?

– Надобно подпоручику Розанову в журнал наблюдений эту странность записать, – ответил Вирениус.

– Вы полагаете, он сам не догадается?

– Догадается.

– Посмотрим.

…Вскоре Макаров приказал поднять грот, парус какое-то время грузно висел, как мертвый, нехотя выправляясь. С четверть часа он тяжело полоскался на ветру, постепенно высыхая и надуваясь, и вскоре корвет весело заскользил вперед. Еще через какое-то время прямо по курсу показалась земля.