Анна Болтон - Игра Сна

Проходящая мимо сестра заглядывает в палату, охает и убегает. Потом прибегает снова, приводя за собой врачей. Они спрашивают меня, задают какие-то вопросы, я отвечаю, тоже спрашиваю, а сама все это время поглядываю на Димитрия, сидящего на стуле. Все про него забыли. Он и сам чувствует это, а потому не играет на публику – я вижу, как разные эмоции сменяются на его лице. Правдивые эмоции.

– Можно мне прогуляться? – спрашиваю у моего консилиума. Они с сомнением глядят на меня. Я сажусь на корточки. – Видите, я могу подняться, это не проблема. – Недоверия на их лицах не уменьшается. – Пожалуйста.

Они долго совещаются, ссорятся, приносят какие-то аппараты и лекарства, уносят, и наконец выходят из палаты, оставив меня одну. Димитрий говорит о чем-то с врачом у двери.

Я чувствую, как начинаю зябнуть и, с огромным трудом встав на ноги, подхожу к окну, придерживаясь за стены.

Решетка слишком частая и я совершенно не понимаю, как они исхитрились открыть форточку.

Прямо напротив окна, почти вплотную, растет какое-то дерево и в его темной коре я вижу свое отражение – худое лицо, морщины, потрескавшиеся губы.

Я стою и гляжу на свое отражение, и вдруг в какой-то момент, понимаю, что и оно в ответ глядит на меня. У него мертвые, голодные глаза. Оно усмехается мне, глаза его щурятся презрительно и зло.

= Привет! = мы говорили одновременно. Я – шептала, и его голос – шептал, в шелесте дождя.

Я вижу, как мои руки поползли к горлу.

– Я закричу! – шепнула я.

– И что? – спросило оно.

– И сюда придут.

– И что они сделают? – оно усмехается.

– Спасут меня.

– Зачем это им?

– Они… хотят помочь мне.

– Значит они твои друзья? – шепнул дождь.

– А твои друзья знают что ты сумасшедшая? – шепнул шелест листвы.

– А твои друзья это твои друзья? – шепнула я.

В коридоре послышался топот, я отошла от окна и залезла в постель, укутавшись в одеяло.

Сестра принесла откуда-то пальто и калоши, помогла мне одеться и передала в руки высокого медбрата.

Мы прошли по больничному коридору – я, опираясь на медбрата, за нами Димитрий, перед нами медсестра.

Когда дошли до двери – сестра вынула из кармана ручку, вставила ее в пазы и провернула.

Еще идем – и вот наконец улица.

Мне в лицо дохнуло холодом и осенью, прояснив сознание. Я подняла голову – и надо мной распахнулось во всю свою невероятную, необозримую темную ширь сердитое и свободное осеннее небо, затянутое низкими тяжелыми тучами, роняющими на землю мелкие холодные капли. Несколько минут я стою, подняв лицо к небу и ловлю капли губами.

Наверное, они думают, что я молюсь.

Мы идем по старой заасфальтированной аллее, мимо рядов простых деревянных скамеек, мимо высоких и длинных фонарей, мимо коротко стриженой травы и деревьев, которым внизу обрезают ветви.

– Знаешь, мне всегда это казалось нелепым… Человек рождается маленьким и глупым, растет и умнеет, а потом усыхает и забывает все что выучил, и умирает снова маленьким и глупым. А сейчас думаю – есть в этом какая-то горькая правда.

Ветер усилился, кинул нам в лицо пригоршню воды, Димитрий раскрыл зонт.

– Ты это к чему? – спросил он. – Что за пессимизм? Ты очнулась, не бредишь, не сидишь, уставившись в одну точку, как чертова кукла. Ты снова в реальном мире, с нами вместе… – он взял меня за руку.

Моя рука была белая и маленькая с птичьими косточками, того гляди переломятся, его рука была большая и загорелая с мозолями и царапинами, в ней словно вместо крови по венам струилась жизнь. Почему меня всегда так раздражала эта жизнь в нем? И кто здесь более жесток – он или я?..

– Не могли бы вы нас оставить минут на пять, – попросила я медбрата.

Он непреклонно посмотрел на меня.

– Он мой жених, – сказала я.

Медбрат посмотрел на меня и на Димитрия. Его лицо не меняло привычного каменного выражения, но рука, на которую я опиралась, еле заметно ослабла. Он передал меня Димитрию и отошел по аллее к корпусу.

Мы сели на скамейку.

Ветер гнал пригоршни осенних листьев. Интересно, сколько времени прошло с моего… отсутствия. Я подумала о событиях моей жизни и поняла, что совершенно не представляю, что было наяву, а что во сне. Лодка? Квартира? Работа? Лето? Зима? Что происходило в этом мире, а что – порождение рассудка? А люди? Кто существует, а кто – лишь плод воображения? Сейчас я стою вне времени, вне событий. Возвращаясь в эту жизнь и вновь уплывая когда заблагорассудится.

Как не сойти с ума от такого, – подумала я и засмеялась.

Димитрий посмотрел на меня как на сумасшедшую. Как. Я снова усмехнулась и покачала головой:

– Ничего, просто смеюсь сама над собой. Есть какая-то великая шутка в том, чтобы быть сумасшедшим. Ведь говорят, что единственное, что отличает человека от зверя – это рассудок. Скажи мне, если я зверь – я могу делать то, что мне хочется, не оглядываясь ни на что?

– Опять несешь какую-то чепуху. Тебе надо поправляться, а не думать о всякой ерунде.

– Ты никогда не любил философствовать. Ты просто не понимаешь, о чем я, и главное, зачем. А я просто так. – Тут я задумалась, и, наморщив лоб, спросила его требовательно: – Ты же не любишь философствовать, правда, или я и это придумала?

– Ты всегда была немного со странностями, просто сейчас их стало немножко больше, – попытался пошутить он. И тут же нахмурился: – Я переборщил?..

– Наверное… Не знаю. Мне все равно. Ты думаешь я всегда была странной?

– Да нет, на самом деле. Обычной. Хотя…

– Ты не помнишь? И я не помню. Удивительное дело, я совсем не помню какой я была. Я помню отдельные мысли и события, но совершенно не помню меня в прошлом, то ощущение «я». А может просто тогда я была точно такой же как сейчас? И ничего не изменилось?

– Аглая,…

– Я помню, ты не любишь, когда я говорю чепуху. Но я не знаю, что говорить, – я с мольбой посмотрела ему в глаза. – Я не хочу говорить это и все рушить.

– Чего говорить? – он непонимающе смотрел на меня. – Чего рушить?

Я подняла взгляд к холодному осеннему небу, запоминая его, закрыла глаза, и сказала:

– Ты будешь приходить ко мне?

– Конечно, а с чего бы мне перестать? – ответил он.

Я молчала.

Когда я очнулась и вокруг стояли все эти люди, он сидел на стуле и смотрел на свои руки. Они сновали между нами, загораживая меня от него и снова открывая его моему взору. Он сидел, не шевелясь, только смотрел на свои руки, напряженно, до боли вглядывался в золотое кольцо.

– Скажи мне, почему всегда именно я должна быть сильной? – проговорила я, наклоняясь чтобы он не видел мое лицо. Обхватила руками колени и увидела, как сорвавшаяся капля упала в лужу на асфальте, всколыхнув черное отражение.

– Аглая, о чем ты вообще, я опять тебя не понимаю, совершенно! – в его голосе слышится отчаяние, он кладет руку мне на плечи.