Петр Лидский - Наперегонки с Эхом

Идти, к счастью, было недалеко. Площадь перед святилищем была заполнена народом. Обряд был в разгаре. Священнослужитель уже прочел проповедь, задал сакральные вопросы Звезде и Реке, воскурил фимиам и приступил к завершающей части таинства – молитве над осколком Поющего Камня. Протискиваясь сквозь толпу благочестивых горожан, Авик чувствовал, как сначала едва заметно, затем – все больше и больше набирая силу, вибрирует мощеная булыжниками мостовая – это камни отвечали молитве, вторили произнесенному над священным осколком, лежащим в золоченом ковчеге в Запретной комнате храма.

Высшая точка молебна застала их, когда они добрались до высоких дверей святилища – мостовая и каменная кладка самого здания издавали низкий, глубокий и чистый рев, пронзающий насквозь, согревающий тело, заставляющий дрожать что-то в кончиках пальцев и шевелящий волосы у самых их корней. Все вокруг, казалось, даже деревья и бродячие псы, застыли в оцепенении, пытаясь уловить едва заметные переливы, словно прибойной волной вымывающие из сердца все дурное, что накопилось в нем за год. Вместе с этими волнами приходили в душу мир и успокоение. Молитва резко оборвалась на своей самой высокой точке – так с высоты обрыва разгоряченное тело ныряльщика входит в прохладную темную глубину. Площадь на несколько мгновений погрузилась в неестественную, почти осязаемую, густую тишину.

Зависнув в пространстве между выдыхающими пар людьми, безмолвие отступало и развеивалось клочьями, как туман – здесь от покашливания, там от трения металлической подковки сапога о булыжник. Горожане оживали, замелькали любопытные взгляды, послышался шепот, приглушенные смешки. Служба заканчивалась, и люди уже начали расходиться. Из дверей собора повалил народ. В разномастном потоке мелькали аквамариновые облачения священников, вышедших наружу, чтобы зажечь ритуальные холодные огни вокруг собора. Белые шары огней сверкали в ажурных светильниках, выполненных в форме Поющего Камня – куба, поставленного на вершину. Контраст черного металла и белого пламени заставлял снова вспомнить недавний молитвенный рев, мгновенно ставший тишиной. Теперь не звуки, а лучи света вызывали чувство внутреннего тепла, и от этого мурашки бежали по спине.

Окрыленные пением Камней, мальчики вприпрыжку понеслись на боковую улицу. Мавка едва поспевала за ними. Возле самого угла они поравнялись с кучкой людей в черных робах. Простые крестьянские лица выражали покровительственное одобрение, словно весь обряд совершался с их благословения и никак иначе.

– Это у нас новая секта завелась, – шепнул Хура Авику, оттягивая его за рукав на середину улицы, – проповедуют отказ от магии, баламутят народ. По физиономиям узнаю этих ослов.

– Проводить вас на постоялый двор? – весело спросил он уже в полный голос.

– Проводить, – согласилась Мавка. – Но только не подумай, что я забыла, кто виноват в том, что папина гибель так и осталась тайной. – Хура только всплеснул руками.

– Ну, ты и упрямая девчонка, – огрызнулся он. – Да я здесь вообще ни при чем.

– А откуда взялись Поющие Камни? – чуть погодя спросила Мавка.

– Их принесли из старых заброшенных подземелий, – ответил Хура.

– Из Мароджара, – уточнил Авик.

– Да, и когда их оттуда поднимали, – Хура сделал страшные глаза, – произошло что-то настолько ужасное, что теперь никто в подземелья спуститься не осмеливается.

– И что же произошло? – спросила Мавка, не понимая, шутит Хура или нет.

– Это держат в строгом секрете, – таинственно ответил он.

– Некоторые каменотесы, говорят, так и не вернулись, – добавил Авик.

Мавка недоверчиво хмыкнула, но промолчала.

– Некоторые, правда, считают, что эти слухи распускают специально, чтобы народ не шастал к Резервуару, – уточнил Хура. – Очень может быть.

Они проходили мимо городской стены, когда откуда-то из темноты, им под ноги свалилось что-то, напоминающее мешок с брюквой. Путники попытались обойти его, но мешок вдруг подскочил и злобно заблестел в лунном свете так хорошо им знакомыми косыми глазами. От горе-следопыта несло спиртным, а в горле клокотало что-то похожее на рыдания. Камзол был изодран, а нос разбит. «Когда это он умудрился так надраться», – успел подумать Авик.

– Не видать мне теперь песцовой шапки, – раздался хриплый вопль, – а все из-за тебя, вонючий фигляр. – Когда он попытался ткнуть указательным пальцем в направлении Хуры, стало заметно, что в руке он все еще сжимает узел с уже бесполезными «уликами». Под тяжестью ноши его рука опустилась, описав неровную дугу.

Осознав помеху, следопыт с силой запустил узелок в сторону Авика, краем рта бросив ему неразборчиво: «Пдждика». Он по-бычьи склонил голову и стал надвигаться на своего долговязого обидчика. Узел, больно ударивший Авика в грудь, распался, и пожитки несчастного Атрака рассыпались по земле. Мавка вскрикнула – в руке следопыта зловеще сверкнул короткий широкий нож. Чистый блеск лезвия казался таким нелепым и неожиданным в сочетании с бессвязной речью, перекошенным ртом и грязью на одежде пьяного, что Авик застыл, как загипнотизированный. Однако Хура не растерялся. Быстро подняв горсть песка, он пробормотал над ней свое заклинание и бросил в лицо сыщику. Косоглазую голову окутала магическая мгла, не пропускающая ни света, ни звука. Следопыт сделал несколько неуверенных шагов и застыл, не в состоянии сориентироваться во внезапно окружившей его темноте и безмолвии. Через несколько мгновений он потерял равновесие и снова рухнул в подмерзшую грязь. Нож отлетел в сторону.

Поняв, что враг обезврежен, Авик бросился подбирать упавшую кровавую сорочку Атрака, разодранные крестьянские сапоги и грубые холщевые штаны с прожженными дырами. Простой бронзовый браслет он, надел себе на левое запястье, чтобы не потерять, а широким кожаным поясом погибшего подпоясался поверх своего, шелкового. Сыщик тем временем перестал барахтаться в грязи и притих. Хура потыкал его под упитанную спину носком сапога и, не дождавшись никакой реакции, снял свои чары. Следопыт спал пьяным сном, из его прокушенной губы и разбитого носа на землю капала кровь, смешанная со слюной. Хура устало вздохнул.

– Давай хоть дотащим его до ближайшего порога, – сказал он Авику, – на дереве не замерзнет. Хоть и подлец, а живая душа.

Вдвоем они взвалили пьяного на плечи и с трудом понесли к ближайшему строению. Привалив казавшуюся безжизненной тушу к чьему-то крыльцу, мальчики отошли на несколько шагов.

– Его Выскмгущство – великий человек, – неслось им вслед сонное бормотание, – а споги чстит дгтем. И вняет дгтем… Вняет дгтем. Такой члвек – дгтем…

Отряхнувшись, они продолжили свой путь по ночным улицам. Дойдя до дверей постоялого двора, Хура повернул домой – он жил внутри городских стен в квартале ремесленников-кожевенников, вместе с отцом, матерью и тремя сестрами. Авик и Мавка поднялись в комнатку, отведенную им под ночлег. Измученные событиями прошедшего дня, они рухнули на соломенные тюфяки и немедленно уснули как убитые.