Петр Лидский - Наперегонки с Эхом

Дун учтиво представился, соединив в знак приветствия руки, которые как бы пожали одна другую и покачал плечами, как это делают все степняки. Мавка с удивлением разглядывала необычного гостя. Тот деликатно показал глазами на заходящее солнце и приподнял правую бровь.

– Вы хотите скорее начать? – тихо спросил Авик. Дун молча кивнул.

Атрак еще не был похоронен. С горящей лучиной в руке, Дун спустился по крутым ступенькам в глубокий влажный погреб. Там, между бочками с солониной и мешками, набитыми прошлогодней сморщенной репой, обложенный ледышками, ожидал своего часа покойник. Взвалив тело на плечо, Дун аккуратно вытащил его наружу. Под навесом уже стояли два внушительных размеров рундука, принесенные из кибитки извозчиком. Мавка расстелила на посыпанной опилками земле конскую попону, а поверх нее – льняную простыню. Пока степняк вытаскивал из ящиков свитки, руны и склянки, мальчики обмыли осклизлый труп колодезной водой и положили на подстилку. При вечернем освещении он выглядел еще менее похожим на человека, чем тогда, в горнице. Однако обезображенное лицо и окоченевшие конечности умершего, казалось, нисколько не удивили деловитого кочевника. Он принялся старательно, вершок за вершком осматривать тело. Не выдержав этого зрелища, тетушка Диса ушла в дом, Мавка вскоре последовала за ней. Тем временем Дун достал письменные принадлежности и принялся быстро записывать что-то в небольшой потрепанный фолиант, поминутно оглядываясь на труп. Авик незаметно заглянул ему через плечо. К его удивлению, вместо степняцких квадратиков или растянутых каракулей южан, его глазам предстали аккуратные ряды классических букв, которые вполне могли бы быть писаны рукою хорошего имперского писаря. При свете последних лучей заходящего солнца степняк закончил наконец писать, разжег небольшую жаровню, набросал туда каких-то зловонных корешков и застыл в неподвижности над бездыханным телом, прислонившись спиной к опоре навеса. Мальчики, ожидавшие увидеть в руках своего странного знакомца руны или, на худой конец, колбы и реторты, в разочаровании переглянулись: наблюдать за медиумом, погружающимся в транс, было совершенно не интересно.

Попереминавшись с ноги на ногу и проводив весенние облака, освещенные багровыми лучами заката, друзья отправились в избу. Там, возле догорающей печи, их дожидался простой крестьянский ужин. Хозяйка дома неторопливо перебирала усталыми руками льняную пряжу. Мавка уже забралась на полати, и оттуда свешивались только ее волосы и одна нога в грубом чулке. Покончив с едой, Авик пошерудил в печи кочергой и, откопав подходящий уголек, зажег от него лучину. Он снял браслет, и поднес его задумчивой тетушке Дисе. Та неторопливо повертела его в руках и вернула Авику.

– Не помню я у мужа такой вещи. Впрочем, память у меня плоха совсем стала, Авик. Мы как во сне живем с тех самых пор, как Мавка сама не своя из лесу прибежала – вся бледная, волосы растрепанные, ревет страшным ревом. Знаешь, что мне тогда послышалось сперва? «Его заставили». Потом я только поняла, что это значит – «заколдовали», – она снова опустила к своей пряже глаза, полные слез.

Авик повернулся и собрался было задуть лучину, но невольно взгляд его упал на полати. Оттуда на него смотрело бледное и испуганное лицо Мавки. Авик передумал тушить лучину и протянул ей браслет. Свесившись вниз, она взяла его дрожащей рукой осторожно, словно она трогала змею, и почти сразу вернула, чуть ли не бросила Авику.

– Папин? – тихо спросил Авик.

– Нет, не папин, – еле слышно ответила она.

– А чей тогда?

– Я не знаю, Авик, убери от меня эту штуку, мне страшно, – она забилась в дальний угол и смотрела оттуда своими большими испуганными глазами.

Авик пожал плечами и, не решившись надеть браслет, засунул его за голенище сапога и погасил лучину. В этот раз они с Хурой ночевали в горнице, и Авику досталась та самая широкая лавка, на которой несколько дней назад лежал покойник. Хура отвернулся к стене и мгновенно захрапел, а Авик долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок. Незаметно нахлынувший на него сон, стремительно слетел с него перед рассветом. Сердце холодной рукой сжимала тревога. В ускользающих обрывках ночных видений блеск ножей сменялся шуршанием сороконожек. Авик рывком сел на лавке, крутанул головой, чтобы стряхнуть морок и принялся натягивать сапоги, «Раз я все равно не сплю, проведаю-ка я Дуна» – подумал он.

Ветер, разгуливавший по двору, не давал потухнуть углям в жаровне. Благодаря их тусклому неровному свету Авик увидел, что бездыханное тело покрыто простыней, а Дун подвесил гамак между двумя опорами навеса и спокойно спит, завернувшись в овчину. Авик поднял его фолиант и открыл на последней исписанной странице. Здесь была старательно вычерчена Астральная Карта – Дун сделал свою работу. Авик подбросил в жаровню пару щепочек и быстро пробежался по внешнему краю Карты. Они с Хурой потратили так много времени на его проверку, что он помнил расположение всех рун. Все сходилось, они не ошибались, а Дун, кажется, не нашел ничего нового. В этот момент кто-то мягко взял его за запястье и вынул фолиант из рук.

– Что, молода башка, не спится? – насмешливо спросил его знакомый голос откуда-то из темноты. Авик вздрогнул от неожиданности.

– Поспишь тут, – ответил он. – Жаль, что Вы понапрасну тащились в такую даль, – сказал он, указывая на фолиант. Дун придвинулся поближе к жаровне.

– А ты с утра шибко быстрый, ты карту-то смотрела? Что такая руна значит? – он ткнул пальцем в карту и выжидающе посмотрел на Авика.

– Мерроеф-готонг, – прочитал Авик и нахмурил брови. – Натянутый конский волос, струна лютни? – Дун тихо рассмеялся и с ощутимой силой ткнул его кулаком под ребра.

– Э, нет, это полярный лев, зверюга очень выносливая и сильная чутьем. Руна редкая и наверняка запрещенная. Весь остальной Карта под Внешним Краем очень странная. Слова кое-какие впервые видела и в книжка не находила.

Авик затрясся мелкой дрожью, однако Дун, казалось, нисколько не был удивлен своим открытием. Зевая, он засунул фолиант за пазуху и полез обратно в гамак досыпать до рассвета. Авик на негнущихся ногах отправился в дом. Когда он завернул за угол, на конюшне зафыркала лошадь. Он повернул голову на звук и остолбенел. С крыши хлева сквозь мрак прямо на него смотрели два немигающих, светящихся зеленым огнем глаза. Авик крепко зажмурился и снова открыл глаза. Наваждение улетучилось, темнота сгустилась. Но он так и остался стоять, вжавшись в бревенчатую стену. Не прошло и часа, как рассвет узкой багровой каймой показался из-за дальнего перелеска.

На восходе заспанный возница загнал кибитку во двор хутора. В ее задней стенке, за драпировкой обнаружилось миниатюрное живое окно. Усевшись на крыльце и потягивая горячее молоко с медом, мальчики смотрели, как Дун слой за слоем накладывает на него защитные чары, не позволяющие посторонним ушам узнать о содержании предстоящего разговора. Когда все было готово, окно зажглось оранжевым огнем и в нем, как сквозь толщу воды, проступила знакомая комната, заваленная книгами и прочим хламом. Оноди Нотия вполоборота сидел за своим столом в одной лишь ночной сорочке и грел босые ступни над небольшой жаровней, стоявшей у него в ногах.