Андрей Мартьянов - Звезда запада

Имя князю, покинувшему Мидгард, было Глердинг. Он достиг Врат Междумирья, и открыты они тогда были широко. Пройдя в них вместе с дружиной и семьями своими, Глердинг вошёл в Мир Третий, стремясь к Скрывшимся Землям.

— А почему он не использовал Трудхейм? — удивился Видгнир. — Зачем было нужно столь длительное путешествие, когда проще было открыть проход между нашими мирами?

— Со времён падения Аталгарда его наследники потеряли многие знания, — объяснил Один, — и при воспоминании, каково было королевство ваших великих пращуров, мне становится больно, когда вижу я вас, утерявших секреты ремесла, забывших свой язык, искусство письма и многое другое. Не одна тысяча лет понадобилась, чтобы уничтожить об этом память, но увы, увы… Так и князь Глердинг считал Трудхейм просто фамильной реликвией, не ведая о свойствах её.

В Междумирье же, на долгом пути ко Второй Двери, случилось так, что князь Глердинг погиб вместе со всеми своими людьми. Я уже говорил, что там, за Дверью, можно встретить самых различных тварей, многие из которых обязаны бытием своим не Созидателям, но либо злобе Чёрного Духа из рода Великих, либо же недостойным занятиям тех, кому доступна сила волшбы. И драконы там обитаются, и зверьё всякое, здесь не виданное, да и людей недобрых куда как хватает, потому что на землях Междумирья не лежит ни Благодать Созидателей, ни благословение Эйра. Можно сказать, что Междумирье бытие обрело само; рождённое от двух изначальных миров, оно неподвластно воле Сил и по первости было пустынно. А пока Двери отверсты были широко, хлынуло в те земли всё, что ни в Мидденгарде, ни в Мидгарде жить не желало да власти Сил признавать не хотело по природе своей. Людей там много, а вот чего ещё больше, так это духов всяких и чудищ непотребных. Раньше они, бывало, и в Мидгард шастали, мерзости и разорения чинили, да мы, боги, им спуску не давали и загоняли обратно, либо же… — Один выразительно провёл пальцем по шее. — Думаете, история с драконом Фафниром, про которую скальды ваши кучу глупостей напридумывали, только от фантазии их взялась?

— Ты лучше про Трудхейм расскажи, — напомнил отец Целестин. — Сдаётся мне, что, если до тех мест доберёмся, сами на тамошние прелести насмотримся!

Один осёкся, поднял свою бутыль и, обнаружив, что она пуста, сунул обратно в мешок, посмотрев с укоризной на Гунтера, который откровенно клевал носом, не выказывая никакого почтения к рассказам бога. Что ни говори, но, мёду безмерно испив, внимательности не обретёшь.

— А что рассказывать-то? Я вот ляпнул, что погиб Глердинг, да, однако, лучше сказать будет, что сгинул он со всем отрядом в Междумирье. В Мидденгард он не вернулся, да и здесь не появлялся более. Ни слуху ни духу о нём в тех землях, хоть специально Асы туда Локи отряжали…

— И кто тут имя моё всуе поминает? — раздался скрипучий тонкий голосок, и слева, из-за острой грани камня, появилась странная пара, заставив вскочить всех, кроме Одина.

Было вполне естественно, что перво-наперво все взоры обратились не к обладателю противного голоса, а к его спутнице, которую он держал под ручку. У проснувшегося Гунтера так едва слюни не потекли от восторга.

Да, это была великолепная женщина — великолепная всеми своими статями. Ростом едва не с Одина, на две головы возвышавшегося над довольно рослым монахом; розовощёкая, с льняными волосами, заплетёнными в толстую косу; с громадными, ну просто коровьими глазищами и пухлыми рубиновыми губками. Тот факт, что из всей одежды дама предпочла только золочёный рогатый шлем, её явно не смущал. Колыхая роскошными телесами, коим позавидовал бы даже отец Целестин с его, мягко говоря, более чем солидными объёмами, красавица приветливо улыбалась и даже подмигнула потерявшему дар речи отцу Целестину.

«Хоть бы срам прикрыла, бесстыжая! И как ей не холодно?» — подумал монах, но из вежливости промолчал, переведя взгляд на кавалера. Он являлся полной противоположностью представшей перед изумлёнными глазами отца Целестина деве. Низенький, тощий, бородёнка рыжая клинышком, глаза хитрющие, узкие, нос длинный и словно змея извивающийся.

— Гёндуль, валькирия. Локи, мой… мнэ-э-э… родственник, — отрекомендовал Один вновь прибывших и сурово глянул на Локи. — Чего явился, убогий? — без обиняков начал было князь Асов, но его грозная речь прервалась — Гёндуль, раскрыв объятия, пылко облобызала Одина, да так, что тот едва не задохся.

Локи же, шутовски отвесив всем поклоны, присел к огню и, протянув к нему руки, обратился к Гунтеру, не сводившему взгляда с роскошной валькирии:

— Э, приятель, не разевай рот на чужое добро! Тебе этот кусочек не проглотить, подавишься!

— Батька! — меж тем рокотала густым басом дева, награждая Одина новыми и новыми поцелуями. — Ну хоть одного нормального мужика встретила! А то этот задохлик кого хочешь до белого каления доведёт своим занудством да причудами! Нет, ты подумай, давеча меня в гости к Тору затащил, подлец, да, напившись, на ногу чан с кипятком опрокинул! — Валькирия показала правую ступню размером с лопасть вёсла. Возле пальцев всё ещё различалось красное пятно ожога. — Так потом начал орать, что я, мол, свои белы ноженьки где не надо расставляю да в смущение его привожу! Ещё смеётся, гад!

Гёндуль, развернувшись, хотела было одарить Локи подзатыльником, но он ловко увернулся и визгливо наградил красотку такими эпитетами, что даже у видавшего виды Гунтера глаза на лоб полезли, а отец Целестин зажал уши и молитвы зашептал. Валькирия же, томно закатив глаза, уселась рядом с Локи и, положив ему на плечо свою ручищу, проворковала:

— Да ладно тебе, забыла. Не обижайся на старую Гёндуль, милый, она на самом деле добрая, хорошая и очень тебя любит…

«Глупа как пробка. Даром что валькирия», — решил отец Целестин, но тут Гёндуль устремила взгляд на него, и монах, густо покраснев, забормотал что-то призывающее всех святых избавить его от созерцания беспутства сего и какого-то там искушения. Любвеобильная девица, обнажив весь набор жемчужных зубов, протянула к нему руки:

— А ну иди сюда, дядя! Познакомимся поближе, а?

Монах шарахнулся от неё, как от змеи, перемежая молитвы ругательствами. Тут вмешался Один:

— Гёндуль, остановись! У нас разговор серьёзный, а ты моих гостей в соблазны вводишь!

Дева только поморщилась, но всё же перенесла своё внимание с отца Целестина на Гунтера, ничуть не обращая внимания на выражение лица Локи, коему это превесьма не нравилось. Следуя страстному зову, потерявший всякий стыд германец бухнулся на колени Гендуль, потонув в её медвежьих объятиях. По лицу её расплылось невиданное довольство.

— Грех, конечно, со смертным связываться, — заметила валькирия, — но разве от Локи чего-нибудь путного дождёшься? Ну иди, иди сюда, красавчик…