Алла Гореликова - Корунд и саламандра, или Дознание

– Уж об этом-то я прекрасно знаю, – довольно ухмыляется король. И гнусавит, довольно похоже передразнивая беглого аббата Витаса: – Ибо безобразие сие творится с королевского попустительства.

– Тогда вы знаете и то, мой король, что ваши гвардейцы дорого берут за уроки. Пока я могу держать в руках шпагу, семья моя не будет нуждаться.

– И ты, Юлия, согласна на такую жизнь? – резко спрашивает король.

– С Ожье – да! – решительно отвечает панночка Готвянская. И опускает глаза, залившись жарким румянцем.

– Что ж… – Сочные губы короля Анри вновь кривит ухмылка. – В конце концов, все вассалы равны пред сюзереном. Благословляю вас, дети мои, жить в любви и согласии, да будете вы с этой минуты женихом и невестой, а о дне свадьбы спросим после утрени нашего аббата.

Я улыбаюсь. Меня кормят с ложечки и не разрешают надолго вставать, и брат лекарь ругает меня, а братья стражники ему вторят. Отец Предстоятель приставил ко мне четырех стражников – в очередь следить за мной, дабы не нарушал распорядка. А еще – велел убрать все с моего стола и пригрозил, как встану, наложить на меня епитимью. «Впарить хорошенько ради пущего смирения», – как сказал, улыбнувшись во весь щербатый рот, брат Серж, едва закрылась дверь за Пресветлым. Брат Серж, пожалуй, слишком ехиден для монастырского стражника, но ехидство его не злое, и он мне нравится. Я слышал, он попал в монастырь, спасаясь от королевской лесной стражи. Обязательно расспрошу о подробностях, когда сойдемся поближе: Серж, видно, родился в счастливый час, в королевских лесах не очень-то поохотишься, уж я-то знаю…

Мне скучно, и только общество братьев развлекает меня. Ворчание брата лекаря, ехидные шуточки брата Сержа, солдатские байки брата Джона. И молчание двух других стражников, которых я пока не знаю по именам. Они молчат не потому, что я им неприятен, они по натуре молчаливы. Я улыбаюсь им, и брату лекарю, и Сержу, и Джону. Я улыбаюсь своим мыслям. Давно, неисчислимые годы назад, Юлия и Ожье любили друг друга. Мне радостно думать об этом. Еще несколько дней, и я наберусь сил. Ну, пусть епитимья… пусть! – зато потом я вернусь к дознанию. Может, я увижу их свадьбу. Я люблю их – за то, что у них сбылось. Я люблю Марго – за то, что на пороге немилого замужества она помогла сбыться чужой любви. Может, и у тебя еще все сбудется, Маргота, принцесса-невеста? Я улыбаюсь.

– Отец Предстоятель прислал меня заняться с Анже чтением хроник.

Брат библиотекарь двумя руками прижимает к груди толстенный фолиант, и дверь за ним закрывает брат Серж.

– Умеешь ты читать, Анже?

Я смущенно пожимаю плечами. Я могу прочесть вывеску над трактиром… когда-то мог. И подписи под деяниями святых, что украшают стены монастырской приемной, кое-как разобрал. Однако взять в руки хроники…

– В этом нет ничего сложного, – уверяет меня брат библиотекарь. – Нужны только усердие и привычка.

– Усердие у него найдется. – Брат Серж указывает долгим взглядом на пустой стол. – Попомните мои слова, еще унимать будем.

Я краснею.

– А привычка, Анже, придет сама, дай только время. Мы начнем с малого.

Брат библиотекарь с бережной торжественностью раскрывает древнюю книгу. Я осторожно провожу пальцами по краю страницы. Желтоватая, очень гладкая на ощупь, тонкая, но плотная.

– Это бумага?

– Бумага, – кивает брат библиотекарь. – Не такая, как привозят ханджарские купцы, – много дороже. И сейчас-то слишком дорога, а тогда… Ее делают в далекой стране за полуденным морем, дальше Хандиарской Империи… где именно, точно никто не знает – торговые секреты, лучше и не соваться расспрашивать. Древние короли Таргалы платили за нее мехом голубого песца – вес на вес. А сколько платят сейчас… по-моему, это коронная тайна.

– Равным весом на голубого песца?! – Брат Серж дерзко взвешивает в ладонях том королевских хроник, удивленно присвистывает. – Ничего себе! На эту книгу должна была пойти добыча трех, а то и четырех лет! Неужели не нашли бумаги попроще?

– Тогдашние короли сочли бы бесчестьем экономить, – поясняет брат библиотекарь. – Они были ревнивы к славе соседей, а собственную славу лелеяли бережно и куда чаще именно такими мелочами, чем истинно великими деяниями.

Я приподнимаю книгу. Тяжелая. Но добрая треть веса должна падать на переплет, толстый, из благородного розового дерева.

– Серж, разве песец так легок? – спрашиваю. – Я думал, это самый обычный мех, не из дешевых, но и не слишком редкий.

– Ну да, – подтверждает Серж. – Ровно настолько дорогой и редкий, чтобы отличать благородных дам от богатых горожанок, коим дозволены только лиса и белка. Обычный мех, ты прав, Анже. Только это – белый песец. А голубой… – Серж закатывает глаза. – Один голубой песец встречается где-то на полсотни, а то и на сотню белых. Знаешь, я всяких мехов перевидал и перещупал, все-таки десять лет без малого этим кормился, но о голубом песце только байки слыхал.

– Я видел, – пожимает плечами брат библиотекарь. – Давно, сопляком еще был. Приезжало посольство с севера, глазеть ходил. И что я вам скажу – издали, да еще для неискушенного глаза, разницы никакой. Я и не понял, пока не сказали. Так что давайте не тратить больше слов, а займемся лучше делом. Читай, Анже. Разглядишь?

Я склоняюсь над книгой. Разгляжу… расплывчато малость, но понятно. Буквы старинных хроник ничем не отличаются от знакомых мне, разве что чернила выцвели от времени. И подумать только, только вообразить – сколько лет назад писались они… бесчисленные годы, отделяющие спокойный наш мир от Смутных Времен. С потаенным трепетом веду пальцем по строчкам.

«Воистину дики соседи наши, и разумом темны и непонятны. Они разбили войско Таргалы у Волчьего Перевала. Они разграбили дочиста Прихолмье. Они кознями своими вынудили ханджарских купцов поднять цены на благородную пшеницу, на шерсть и хлопок, и на рыбу, и на масло, и на вино. А полуночное побережье стало недоступным для торговли и промысла из-за их каперов. И вот теперь, поставив Таргалу на край голода, они предлагают брачный союз залогом вечного мира!»

Я перевел дыхание и вытер пот со лба.

– Устал? – сочувственно спрашивает брат библиотекарь.

Я устал, да: глаза теперь не выдерживают долгого напряжения. Но мне не хочется признаваться в этом. Читать трудно, но хуже другое. Осилив едва четверть страницы, я с досадой и недоумением чувствую себя несведущим сопляком. Я слышал, конечно, о разгроме у Волчьего Перевала. Почти каждый менестрель начинает сказание о святом Кареле именно с этого, кровавого и странного эпизода. Но при чем здесь, скажите, Прихолмье? Какую роль в войне могла сыграть крохотная приграничная долина, жители которой промышляют охотой и сбором трав, а для пропитания держат коз и небольшие огородики? Что там, в Прихолмье, можно было разграбить?! И разве только ханджары продавали пшеницу, шерсть и рыбу? И, пусть даже так: какой купец станет взвинчивать цену настолько, что товар его не смогут купить вообще? Я, конечно, не слишком соображаю в торговых тонкостях, но ведь любым делом должен править простой здравый смысл!