Алла Гореликова - Серебряный волк, или Дознаватель

– То есть?

– Ну, хотя бы костюм династических цветов вы можете себе позволить?

Лека на миг задумывается. Аббат внушает доверие, и, кроме того, он прав: даже такая мелочь может сыграть роль в укреплении власти Карела.

– Я так понимаю, святой отец, вас не затруднит помочь? Мой гардероб здесь… Можно сказать, его и вовсе нет.

– Понимаю, – кивает аббат, – вы вернулись из странствий вместе с принцем Карелом. Разумеется, для вас подберут подходящий костюм.

– Только одно «но»! – Лека взглядывает аббату в глаза и решается: – Династические цвета – для моего друга и побратима Сергия. А мне – траур.

– Я слышал, – вздыхает отец Готфрид. – Печальная весть дошла до нас. Примите мои соболезнования, ваше высочество.

Потоки света, бившие из стрельчатых узких окон в начале вечерней службы, гаснут. Но, странно, это вовсе не убавляет торжественности ни самой часовне, ни проходящей в ней церемонии. Может, потому, что собравшимся наспех гостям гораздо важнее слышать слова Карела, чем глазеть на детали его более чем скромного костюма?

– Клянусь действовать во благо Таргалы, защищать ее границы и оберегать ее народ. Клянусь ставить интересы Таргалы выше своих интересов и того же требовать от вассалов и подданных моих. Клянусь жить в мире с Подземельем во имя нашего общего блага. Призываю в свидетели моей клятвы Свет Господень, а также всех, кто собрался здесь.

Вечерние сумерки пронзает одинокий солнечный луч. Золотит пляшущие над головами пылинки, ударяется в витраж, рассыпается разноцветными бликами.

– Клятва принята, – возвещает отец Готфрид. Возлагает на голову принца усыпанный изумрудами серебряный венец, задерживает руки, благословляя. И первым провозглашает: – Да здравствует король Карел! Долгих лет, мудрого правления!

– Да здравствует, – мечется веселое многоголосье под высокими сводами часовни. – Долгих лет! Светлых дней!

А на площадях уже откупорили бочки с вином, и столичный люд с удовольствием вспоминает чистый вкус праздника. А в тронном зале ждет подписания надлежащим образом составленный договор с Подземельем. Ждет гора бумаг в королевском кабинете. Устраиваются на последний перед Корвареной ночлег посланцы императора Ханджеи, и, сменяя коней, галопом несется на восток гонец с письмом Леки к отцу.

И вновь мысли мои возвращаются в Славышть. Рад бы из головы выкинуть – а не выходит! Кажется, я понимаю, почему. Теперь, когда в Таргале принцу Валерию не грозит ничего страшнее затянувшихся праздников, они с Серегой об одном думают: что там дома? Что, как, почему им запрещено возвращаться? Где обещанный королем верный человек, что должен был передать на словах не доверенное бумаге?

Я верчу в руках Юлину – Софьюшкину! – брошку. Спохватываясь, кладу на стол – и сам не замечаю, как снова оказывается она в моих руках. Мелькают короткие – вспышками, фразами – видения. Юли баюкает маленькую Софи. Дочка хнычет в полусне, а Юли не на нее смотрит – на гостя. «Сколько лет уж мы здесь, скажи? А ему все нет большей радости, чем сунуться в пекло и дернуть за хвост Нечистого. Помяни мое слово, Васюра, добром это не кончится». Серьезное лицо Васюры, тихий голос: «Он боец у тебя, Юлинька. Воин и только воин. Ты представь, каково ему знать, что честный бой больше не для него? Хоть так он должен доказывать, чего он стоит: не нам, Юлинька, и не тебе – себе самому. Без этого ему жизнь не в жизнь будет, поверь. Я знаю, тяжело тебе, но ты уж на него не обижайся. Он такой, какой есть».

Ожье спрыгивает с коня, и маленькие Софка с Сережкой виснут на нем, счастливо визжа. «Вернулся!» – Юлия бежит к мужу – и останавливается, наткнувшись на виноватый взгляд его серых глаз. «Завтра снова уеду. Надо, Юли моя… прости».

Снова Ожье – верхом, и Софка рядом, стремя в стремя, на бойкой кобылке Шалунье. Отец и дочь смотрят вслед троим всадникам, уезжающим на юг по Ордынскому тракту. «Папочка, скажи, они ведь вернутся?»

Шалунья с порезанной бабкой – попытка взять слишком высокий барьер дорого обошлась и лошади, и всаднице. Кобылка нервно прядает ушами, пока Шкода пристраивает ей на ногу пластырь. Софи неловко помогает одной рукой – вторую отец Ерема примотал к телу и велел пару дней не тревожить, пока не срастется.

Снова Юли – заплаканная, растрепанная, с трясущимися губами. Андрий – постаревший на десяток лет, с красными глазами давно не спавшего человека. Софи держится за рукав капитана Сергия. Она не хочет плакать, но не плакать не может, и слова заупокойной путаются у нее в голове, остается лишь голос отца Лаврентия, бесконечно печальный, потому что их королевы больше нет с ними.

Так нельзя, думаю я. Обрывки, осколки – что в них толку? Это потому, что мысли мои скачут, и не могу я решить, чем должен заняться и что должен искать. Хотя, казалось бы, что решать? Жизнь Карела я собираю, Карелом и должен заниматься…

– Устал, – признается Карел. – Но мы эту гору все-таки разобрали. Ох, Лека, брат, и дел же наворочено…

– Лучше б ты поспал, – советует Лека. – Тебе посольство принимать.

– Вот именно. Должен я знать, о чем вдруг может речь зайти?

Лека вздыхает. Спрашивает:

– Помочь тебе чем?

– Можете, – оживляется Карел. – Тут такое дело… По чести, мне бы туда ехать, но посольство… На вот, прочти.

Лека берет захватанный грязными руками лист дешевой серой бумаги. На такой выписывают счета купцы, бедные ваганты строчат глупые вирши да любовные записочки, но королю такую посылать…

– «Верный слуга Короны имеет сообщить…» Донос, что ли?

– А то!

– Сожги.

– Ты прочти сначала.

– Ладно. Так. «…Будучи в гостях в нынешнем обиталище соседа моего, сэра Конрада, чье родовое имение невдалеке от сельца Гнилые Боры по Себастийской дороге, ныне заброшенное…» Ох, ну и навертел!

– Спросил я у матушки насчет этого сэра Конрада. Еще бы имению заброшенному не быть… пепелище там, брат Лека, а не имение. Сначала гномы, потом разбойники. Сэра Конрада отец в гвардию звал, а тот не захотел, на здоровье сослался. Старые раны ноют, и все такое. Ну, отец его и пустил жить в свой лесной дом, вроде как смотрителем. Дальше читай.

– «…сведал, что проживает у оного сэра Конрада осужденный изгнанник, тот, что был Королевским предсказателем и восстать осмелился супротив замужества прекрасной Принцессы нашей Марготы. А поелику нынешнее обиталище сэра Конрада принадлежит славному нашему Королю, оный сэр Конрад, укрывая изгнанника, сам становится Соучастником и нарушителем королевской…» Карел, я не понял! Чего ты вообще от меня хочешь?!