Алла Гореликова - Серебряный волк, или Дознаватель

– Об одном из ваших монахов, светлейший отец. О том, что был направлен сюда именным королевским указом восемнадцать лет назад. Король Карел дает ему право покинуть стены обители. Если, конечно, он того пожелает. Вот предписание, – я протягиваю отцу Исидору завязанный бело-фиолетовой лентой свиток.

Он не спешит читать. Отвечает неторопливым, тягучим голосом:

– Монах нашей обители не может вернуться в мир. Таков наш устав, сын мой.

– Но он может покинуть обитель, оставаясь человеком Господа, – возражаю я, припомнив наставления отца Готфрида. С аббатом Карелу повезло, я не встречал еще человека, способного так точно предвидеть острые точки переговоров… Что же там в Корварене? Не отвлекайся, Серый, одергиваю себя, в Корварене свои переговоры, а у тебя здесь свои.

А голос отца Исидора все тянется, обволакивает, убаюкивает…

– На это нужно особое соизволение, сын мой.

Серый, да встряхнись же!

– Оно есть, светлейший отец. В королевское предписание вложено решение Святого Суда, и оно заверено по всем правилам.

Отец Исидор неторопливо разворачивает свиток. Кивает задумчиво.

– Брат Покаяние, вот как… Хорошо, сын мой, я поговорю с ним.

– Я сам поговорю, светлейший отец. И, если можно, прямо сейчас.

Отец Исидор хмурится… Похоже, я малость пережал.

– К чему такая спешка? Наша братия уже окончила вечерние труды, и сношения с миром прерваны до утра.

– Светлейший отец, я прошу вас сделать исключение.

– Чего ради? – Отец Исидор откидывается на спинку жесткого кресла и складывает руки на груди. – Скажи, сын мой, неужели молодой король намерен повторять ошибки своего отца? Я был о нем лучшего мнения. Здесь дом Господень, сын мой, и обитатели его служат Господу. Ты привез предписание – хорошо. Но больше тебе нечего здесь делать. Брат Покаяние способен принять решение и без твоей помощи.

А, будь он неладен! Надо было к Олли ехать и говорить с дедом там…

– Светлейший, – тихо говорю я, – недавно ко мне пришли плохие вести. У меня погиб отец.

– Соболезную, – приподнимает бровь отец Исидор.

– Тем дороже для меня возможность обрести деда. Понимаете, отец Исидор, временами мне не хватает поддержки, совета… пусть даже нарекания.

– Того, что может дать Церковь, – подсказывает отец Исидор.

– Того, что всего легче принимаешь от старшего в своей семье. Отец Исидор, у вас есть власть запретить мне увидеться с дедом. Но если вы воспользуетесь этой властью, вы поступите жестоко.

– Так брат Покаяние?… – на сей раз отец Исидор удивляется неподдельно.

– Мой дед, – киваю я. – И то предписание, что я привез, дано королем по моей просьбе.

Некоторое время отец Исидор молчит. И вдруг спрашивает:

– А кто та девица, что приехала с тобой, сын мой?

– Моя сестра. Отца убили на ее глазах… Я не решился оставить ее одну с таким грузом.

– Она нуждается в утешении?

– Я надеюсь, она его получит.

– Мне передали, – сообщает отец Исидор, – что она изъявила желание помолиться. Ее допустили в малую часовню. Возможно, сын мой, тебе стоило бы присоединиться к ней.

Я молчу. Невежливо, конечно… но этот, прости Господи, светлейший отец тоже не слишком вежлив. Или мы просто друг другу не понравились…

Отец Исидор звякает в колокольчик и приказывает заглянувшему в дверь монашку:

– Пришлешь ко мне брата Покаяние, потом отведешь сего юношу в приемную.

Монашек испаряется.

– Ты готов подождать, сын мой? – спрашивает отец Исидор.

– Да, – выдавливаю я. Понятно, что большего уже не добьюсь…

– Брат Покаяние выйдет к тебе. Возможно, он даже согласится оставить нашу обитель… на какое-то время. Но я прошу тебя помнить, что его место – здесь. Не склоняй его ко греху.

– Вы так говорите, светлейший отец, будто из нас двоих старший – я.

– В нем нет смирения, – качает головой отец Исидор. – Жизнь вне стен обители не пойдет ему на пользу. Я тревожусь за его душу.

– Моей сестре пятнадцать, – говорю я. – Может, она уж скоро замуж соберется. Но у нее никогда не было деда. А он… Наверное, он и не знает о том, что мы с ней есть на свете, ведь он и матушку нашу видел последний раз еще до ее замужества. Вряд ли его душу погубит наша любовь, светлейший отец. Как я помню, нас учили, что любовь спасает…

– Вас учили правильно. – Отец Исидор помаргивает и вздыхает. – Что ж, пусть будет, как судил Господь. Я не стану препятствовать… Иди, сын мой. Брат Служение отведет тебя.

Я оглядываюсь: давешний монашек, оказывается, уже торчит в дверях.

– Благодарю, отец Исидор, – прощаюсь я. И выхожу вслед за молчаливым братом Служение, с немалою досадой осознав, что дед войдет через другую дверь – и я даже взглядом с ним встретиться не смогу…

Что ж, значит, придется ждать.

В приемной мрачно и холодно, единственный тусклый светильник едва теплится. И даже лавок нет – зато стены исписаны фресками, жаль, видно плохо. Днем здесь, наверное, красиво и даже торжественно. А сейчас – потрескивает светильник, выхватывает из густой тьмы то край одеяния святого, то строгие глаза… Вот интересно, почему у них у всех глаза – строгие?

Я так и не понимаю, откуда появляется дед. Просто выходит из тьмы, на удивление бесшумно, и говорит с явственной усмешкой:

– Ну, здравствуй… внучек.

– Ты поедешь со мной? – прямо спрашиваю я. Почему-то невыносимым кажется каждый лишний миг неизвестности. – Пожалуйста. Ты нам нужен.

– Поеду, – так же прямо отвечает мой дед. И я думаю: жаль, что не успел он познакомиться с отцом! Они бы друг другу понравились.

День у Олли проходит, как во сне. «Морской змей» гудит. Я так понимаю, здесь собрались бывшие дедовы стражники… Медленно, но верно пустеет сорокаведерная бочка со старым вином, забредший на дармовое угощение менестрель разливается соловьем, и дед, пьяный в дым, хохочет вместе со всеми над похабными песенками и пускает слезу от любовных баллад…

Дед сбросил рясу и сбрил бороду – и оказалось, что он совсем еще не стар. Уж всяко – помоложе Лютого. Сухая фигура воина, твердый взгляд, упрямый – в точности, как у Софки! – рот; Свет Господень, представляю его восемнадцать лет назад! И такого волчару смогли упрятать в монастырь?! Эх, дед… видно, крепко вас Грозный в кулаке держал.

Софка сидит рядом с дедом, молча, как подобает юной девушке в обществе мужчин. Учитывая, что обычно сестренка без зазрения совести пренебрегает правилами этикета… Стесняется, видно. Впрочем, если уж блюсти этикет, ей здесь и вовсе не место. Но дед то и дело посматривает на нее, и в суровых глазах мелькает нежность. Пусть уж.

А мне натянули на голову алый берет, с шуточками: покажи, мол, наследник, что умеешь! – и я, посетовав, что нет с собой лука, метал ножи на спор. А потом дед спросил, откуда шрам, и следующий час я рассказывал об Орде и о нашей службе на южной границе. И Софка ахала в голос, и говорила: «Два дурака, вы хоть знаете, как мы за вас волновались?!»